– Здравствуй, Грета! – Я шепчу это белой громадине, великолепному чудовищу в лайковой обшивке, острым носом врезанному в слепящую синеву.
Всей мощью неоглядного тела корабль высится надо мной. Задрав голову, любуюсь красными буквами на праздничной белизне: GRETCHEN.
Женские имена обычно дают яхтам, а не круизным лайнерам. «Мария», «Юля». «Лети, любимая, как чайка над волнами!» Будь у меня яхта, назвал бы «Грета». В память о первой любви.
Сентиментально? «Жизнь – обман с чарующей тоскою»?
Яхтой судьба меня не наградила. Не заслужил. Да и не положено тебе тратить время на развлечения. А лайнер на десять дней – вспомнить юность – по цене, доступной научному работнику и пенсионеру… – вот он!
– Здравствуй, Грета.
– Здравствуй. Только я давно замужем…, – сказала и подбоченилась. Мол, не думай, что сейчас начну кудахтать: «Ах, посмотрите, кто к нам приехал!» Нет, голубчик. Mein herzig. Помнишь песню?
– Знаю:
Кто уплыл по Дунаю,
Никогда не вернётся.
Жду, напрасно гадаю —
Нить любви оборвётся!
Так бы мы поговорили при встрече?
Что молчишь, плавучий небоскрёб, айсберг с дизелем?
Правым бортом прижался к причалу. Ворота нижней палубы распутно распахнуты.
Пёстрая толпа неторопливо всасывается в глухой проём. Присоединяюсь.
И вот я во чреве.
Прямо перед глазами – громадный плакат – мелом по синему:
«ТЫ НЕ ЛИШНИЙ НА ПРАЗДНИКЕ ЖИЗНИ!»
Потные – в костюмах и галстуках; несколько дам в купальниках – не терпится предъявить эффектные достоинства; худой в соломенной шляпе и зеркальных очках; лысый в шортах – правильно поступил, если это весь его багаж… Толчёмся в предбаннике, стадо пингвинов…
Над моей головой – дюжий африканец в тельняшке и бескозырке на английском и русском выкрикивает номера палуб и кают, указывая направления розовыми ладонями.
Опускаюсь по ковровым ступеням. Гостиничный коридор – из одного конца Земли в другой. Вдали копошатся несколько фигур.
На стене стрелки: 4000 – 4177. Кому туда, кому обратно, а посередине – гвоздик: золотом на красном дереве – мой номер – 4071. Палата №6. Приют странника 00. Камера №1. Клетка зверя 666. Жёлтый зверь чуть сдвинут к золотому сечению. Не надо пошлых ассоциаций. Просто каюта №4071. Запомни, пока трезвый, – пригодится!
Вставил карту – дверь подалась. Замок лязгнул мягко, приветливо.
Мой зелёный лягушонок на колёсиках уже здесь: стоит посреди каюты на цыпочках.
Диван застлан карминовым атласом с вышитым золотом солнцем. Оно бросает яичный отсвет иллюминатора на велюровый палас. Собралось опуститься за горизонт? Сейчас сползёт этажом ниже.
Роскошь – товар ХХI века. За небольшие деньги можно пару недель чувствовать себя арабским шейхом, президентом России, канцлером Германии, американским миллиардером в одном стакане. А каюта похожа на стакан. Мои отражения – справа в зеркале, слева – в телеэкране. Какой-то поэт, помню, верно заметил:
Мир стал миллионнокабинным,
и в каждом отсеке
пассажир
со своей дисгармонией
и чемоданами.
В холодильнике – спасибо! – три бутылки минералки. День был жарким, и у халифа в глотке – Сахара. С голубой этикеткой – «natural water». Стаканы идеально прозрачные и гладкие, идеально высокие и узкие. Минералка – без обмана – родниковой свежести.
– Благодарность команде лайнера от бухарского эмира! – я с удовольствием крякнул.
Экран телевизора ожил сам собой. Вероятно, среагировал на мой голос. И тот же негр оскалил завидные зубы, белые как его фуражка.
– Дамы и господа, – проговорил он на русском и затем на английском. – Капитан приглашает всех в кают-компанию в 19:00. Выпьем за встречу и удачу. Отправимся в незабываемое приключение.
Улыбка очаровательная. Ей-богу, это он по телеку всю зиму рекламировал зубную пасту: скалил зубы и выговаривал желудком «Ла-ко-лют».
В глубине корабля – где-то тоже в желудке – началось урчание, тарахтение, барахтанье механизмов. Наверно, поднимают якоря. Куча разрозненных звуков, будто кто-то встряхивает мешки набитые жестянками, они погромыхивают, каждый мешок сам по себе, неизвестно зачем, просто оживая, как старики после короткого сна, в котором пронеслась яркая картинка молодости, и они зашевелились, словно скелеты в шкафах, застучали суставами в стены, заскрипели ржавыми дверцами, будто прямо здесь, за перегородкой. Но постепенно звуки выравниваются по ранжиру, слабые втянулись более сильными, сгруппировались, так что явственно слышны уже только три голоса, и мелкая дрожь перетекла в биение трёх жил; эти три рокотания, всё усиливаясь, вошли в резонанс, сомкнулись, слились и превратились в единый мощный гул.
Слушаю, придавленный к стулу. Смотрю в иллюминатор: красное мокрое солнце плывёт вправо, и вот исчезло. В каюте сумрачно.
Телеэкран опять зажегся, и уже бледное, круглое, без бровей, в фуражке с эмблемой-крабом лицо представилось:
– Дорогие аргонавты! Я – капитан лайнера. Приглашаю всех в кают-компанию на коктейль в честь отплытия!
Знаю всю эту процедуру – рутинный обряд, но любопытно посмотреть на публику.
Что надеть? Лучше мне выглядеть спортивно. И по-морскому. Жаль нет шлема водолаза. Тряпок в чемодане немного. Сбоку, так чтобы быстро нащупать – в мягком переплёте карманное Евангелие. Оно всегда со мной. И всегда к морю – белые парусиновые клёши.
Телевизор лучше прикрыть мешком… одеялом… Наверняка, есть телеглаз. Полотенцем тёмносиним, непрозрачное…
Нет томографа более проникающего в мои размышления, особенно о самом себе, чем Евангелие. Христос и Его максимы, по которым Он сам жил, – аппликация; сквозь неё видишь отчётливей собственное бытие, со всей его большой ложью и маленькой правдой…
Эти белые клёши, а к ним красную футболку. Она хорошо облегает мою некогда полуспортивную фигуру. И гордая, белая строка над сердцем MOSKAU.
В зеркальном ящике лифта убеждаюсь – вполне моложавый старикан. Останавливается на всех этажах: тесно, душно от дамских духов.
В кают-компании в сумеречно-уютном свете сверкают мрачно бутыли и легкомысленно фужеры. Многие столики уже заняты.
Иду по проходу, по ковровому радиусу прямо к эстраде, к музыкантам, на зов гитары и шорохи щёток юного ударника.
За столиками пары: невежливо – подсесть, нарушить интим.
Уже возле самой эстрады, рискуя задеть головой гитару, глянул вправо-влево: поблизости столик и за ним мужчина – моих лет? нет, пожалуй, помладше, изрядно младше – вытянул ноги поперёк прохода; в белой рубашке; оценивающе меня оглядывает, остановил взгляд на моей футболке, на рекламной надписи на груди; вздёрнул крыльями бровей и глазами указывает на кресло.
