Южный Техас. Городок Эль Пасо
Река Рио-Гранде. Грязная речушка, неширокая, но быстрая, извилистая, как змея. Несётся себе, как хочет, сама пробивает свой путь: то мелькнёт промеж гор, то ложится в ложбину, проделанную природой в пустыне, высыхающей до последнего кустика и лишь изредка покрывающейся тощей, как шея подростка, зеленой колючкой. Под ней любит отдыхать гремучая змея – королева пустыни. Горе тому мексу, что, помрачившись от жары, не заметит её вовремя, небольшую, как гадюка, сливающуюся с песками и не видимую неопытному глазу. Решает дистанция. Но мексы, с детства привыкшие зорко наблюдать за тревогами пустыни, успевают мгновенно сосредоточиться. Они поклоняются ей. В старину перед сражением исполняли боевой танец, размахивая шкурами гремучек. Но и она понимает, кто перед ней, мекс или гринго, и жалит белых и чёрных америкосов безжалостно, словно мстя за своих исконных соседей, мексов, изгнанных с этих территорий после Столетней войны с гринго, как их зовут в самой Мексике. Слово «гринго» пришло с той самой войны, когда америкосам в зелёной военной форме жители кричали: «Green, go home1» – зелёные, идите домой. И вот home сократилось, и осталось greengo.
Нет, не забыли мексы той войны, но увидеть это можно только в самой Мексике, ибо мекс в Штатах и мекс в Мексике – разные люди.
Те, американские, как пятая колонна, продавшаяся в долларовое рабство, бегущая от нищеты и бесправия, как им кажется, но неизбежно они оказываются ненужными, третьесортными, подавленными.
Но есть и другие, как из произведений Джека Лондона, – гордые, верные своей Родине. Вот не дай бог с таким мексом америкосу где-нибудь в маленьком мексиканском городке типа Эссинадо повстречаться в укромном месте, да ещё без свидетелей, ух, аж челюсти сводит.
Russky однажды спас советский паспорт, убедивший ментов в маленьком портовом городке на калифорнийском полуострове в том, что он руссо, а не гринго. Сидеть бы ему долго и безнадёжно на мексиканской зоне, где-нибудь в расщелине между гор, как у них часто их располагают, или гнобиться на плантации, умирая от зноя и болезней, под пинками всей зоны, как трусливый подзаборный пёс. А было за что: и тебе кокаин, и дурь, да ещё и пьяный в хлам от текилы за целый день, да на красном – другого не было в прокате – бьюике с чёрной опрокидывающейся крышей и калифорнийскими номерами и до кучи парой мексиканок при барыге. А менты в Мексике злые, поджарые, усатые, с колючими наглыми глазами. Грубые, с киношными повадками, поставленными перед зеркалом длительными тренировками. И завешаны мусора, как америкосы, всем, что только можно на себя навесить, от пистолетов до связки ключей с фонариками и всякими непонятными предметами, к поимке преступников не относящимися. Но важен ментовский шарм, имидж крутого парня, легко и ненавязчиво «борющегося» с преступностью. Да и тёлкам нравится.
Но как только менты увидели «СССР» на паспорте, так сразу подобрели до неузнаваемости, как наши советские, и пошёл уже предметный разговор о сумме помощи отделу полиции по бедности, а достигнув пика в размере двести баксов, радостно разрешился к обоюдному удовольствию.
– Да… – сказал потом молодой шустрый мекс, проводник по мексиканскому бездорожью, – был бы ты гринго, не отпустили бы ни за что. Потешились бы, поглумились бы всей зоной, – одним словом, там у америкоса шансов не было бы никаких.
И прикидываются мексы белыми овечками, чтобы к захватчикам на работу попасть лет этак на десять, а там домой при лавэ. Можно пару заправок с ремонтом запустить, и прощай, нищета и прогибонство перед грёбаным боссом. Здравствуй, независимость от денег и, стало быть, возможность заниматься любимым, а не вынужденным делом.
Да, игра стоит свеч, но пути у всех разные: у кого-то путь прямой, как оглобля, без изгибов и заноз, с вечно одинаковым вектором движения, без затей и иллюзий, но с уверенностью в спокойном будущем – подальше от вихрей и ураганов и всякой прочей турбулентности. Эти мексы – семейники, правильные, серьёзные, неразговорчивые, у них цель и семья, о которых они всегда помнят и почти никогда не сбиваются с пути. Но бывают пути извилистые, кривые, как арабские улочки: они то вытягиваются в струнку, проглядываясь с солнцем сквозь узкие щели окон, то сплетаются, как будто в змеиный клубок, и теряются в нём, то вновь выныривают и, рассыпаясь брызгами магазинчиков и маленьких кафешек, снова исчезают в пыли и гаме толпы.
Этот путь с неизбежным концом где-нибудь под забором или в тюряге забитого до смерти ментами или оказавшегося в психушке без надежды на выход – путь романтиков, алкоголиков-наркоманов и прочей неспокойной публики.
Но при всей разнице в характерах, планах на жизнь и путях достижения их всех объединяет одно обстоятельство – способ проникновения в Штаты.
Здесь работают одинаковые правила конспирации и маскировки. Мексика – страна дружных людей. В ней не принято стучать на своих, как у америкосов. И рекрутеры-контрабасисты прекрасно знают эту свою местную традицию «несотрудничества» c ментами ни при каких вариантах, ибо тяжкий грех, каким считается донос, несмываемым пятном ложится на какого-нибудь Педро и всю его семью. А если в результате «стука» кто-то серьёзно пострадал, то возможна и кровавая вендетта.
Легко работать человечьим контрабасистом, спокойно, не надо бояться, что кто-то сольёт тему и пострадают серьёзные люди – у мексов всё идёт гладко.
И великую американскую стену – проект Буша – вдоль всей границы они очень даже приветствуют, ибо всё-таки проползти по прохладному лазу приятнее и безопасней, чем метаться по пустыне, прячась за кактусами или зарываясь в горячий песок. Поговаривают, что вот-вот запустят «метро».
Одиночки-односезонники за один сезон на полях, например, в штате Вашингтон, яблочно-грушевых плантациях Америки, на уборке поднимают по десятке тысяч баксов, что для Мексики прилично. В Калифорнии пожарче, да и растят там, кроме разве апельсинов, культурки росточком пониже, чем яблоки и груши: клубнику, салат, чеснок. Всё по грядкам, вприсядку, ручками да целый день. И боссы-гринго покрикивают, глазёнками постреливают, но мексы при всей своей ненависти к ним умеют терпеливо переносить все унижения. Вспомнился тот наглый шустрый парнишка-мекс, однажды попавшийся Russky в бытность его контрабандную. Необычно высокий для Мексики, с оттенком бледности узкое лицо, больше похожее на испанское. Только чёрные шелковистые усы и слегка выпученные глаза выдавали в нём мексиканца.
Он, казалось, знал своё превосходство перед остальными участниками контрабаса. Это были в основном мексы-крестьяне из потомков исконных жителей Мексики, индейцев: маленькие, как дети, с большими рахитичными головами и похожими на кочерыжку, короткими – без шеи – телами. Казалось, они прекращают расти ещё в детстве и выравниваются со взрослыми, будучи подростками, что, кстати, весьма полезно при их транспортировке.
