Тишина, царящая в стенах дворцовой Оранжереи, создала обманчивую иллюзию уединения, заставляя вообразить, что под сводами огромного стеклянного купола, можно укрыться от нескромных глаз и ушей вездесущих обитателей Лувра.
Минуты тянулись утомительно долго, ожидание грозило перерасти в четверть, а то и в две четверти часа, и Людовик уже в третий раз собрался отмерять расстояние от дверей, ведущих в Большую галерею, до ворот на улицу Клошар. Ещё утром он был уверен в себе и в том, что в него влюблены все юные прелестницы двора. Но за день эту уверенность остудил неприятный холодок сомнений.
Во время Рождественской мессы, он был весь как на иголках, оглядывался по сторонам и шёпотом повторял вовсе не слова праздничных гимнов, а три незамысловатых, но самых важных слова: «Я вас люблю!» И когда это признание нечаянно громко слетело с его губ, сидящий слева от Людовика его младший брат, герцог Анжуйский, усмехнулся, скрыв смех за широким зевком. Филипп не выдал его и только пожал плечами, многозначительно кивнув в сторону, где сидели родственницы кардинала Мазарини - девицы Манчини и Мартиноцци.
А что, если Олимпия не приняла послание, которое Людовик передал ей через её брата, Филиппа Манчини? А если выбранный им непримечательный с виду молитвенник с вложенной между страниц запиской вместо того, чтобы попасть в руки Олимпии, был перехвачен одной из любопытных сестёр? Или, хуже того: он мог привлечь внимание монны Джеронимы! Что если мадам Манчини нашла его записку и передала кардиналу?! Без суровых распеканий племянниц со стороны дядюшки дело не обойдётся, хотя кардинал со снисхождением относился к так называемым юношеским играм самого короля, в качестве опекуна своих драгоценных племянниц он был крайне требователен во всём, что касалось их воспитания и репутации.
Знакомый шорох взрытого каблуками сапог гравия и звонкий голос, громко зовущий по имени, вернули Людовика из омута переживаний.
Оглянувшись, он увидел бегущего в его сторону де Виллеруа, на разрумянившемся лице которого сияла счастливая улыбка.
- Франсуа! Почему вы здесь?
Людовику и в голову не пришло бы сердиться на друга за его неожиданное появление, и всё-таки он удивился тому, что маркиз явился на то же место, где он ждал Олимпию.
- А меня просили отыскать вас!
Этот бесхитростный ответ вызвал на лице короля улыбку, которая тут же сменилась беспокойством:
- Почему? Что-то случилось? Постойте, это ведь мадемуазель Манчини попросила вас найти меня?
- Да! И она страшно переживает. Она попросила меня: «Во что бы то ни стало задержите Его величество в Оранжерее!»
Эта фраза, наверняка повторённая маленьким посланником слово в слово, вызвала волну ликования в душе Людовика. В один миг избавившись от сомнений, он улыбнулся и, крепко сжав плечо Франсуа, заглянул в его глаза:
- Точно так и сказала? - переспросил он, чтобы услышать эти окрыляющие слова ещё раз.
- Да, она всё так и сказала, - Франсуа вздёрнул подбородок и с совершенно серьёзным выражением лица повторил заученную наизусть фразу.
На этот раз шутник не только произнёс всё слово в слово, но и очень похоже скопировал очаровательный итальянский акцент, при этом смешно жестикулируя руками, что весьма характерно для всех южан:
- Во что бы то ни стало! Задержите его в саду, мой милый марчезе. Во что бы то ни стало!
- А! Так она ещё сказала «милый марчезе»?! - подтрунивая над раскрасневшимся маркизом, Людовик залился смехом.
- Ну и что?
Франсуа насупился, не видя ничего смешного в том, что его титул звучит по-итальянски «марчезе» - певуче и не настолько же сухо, как по-французски. А что до приставки «милый», то вместе с эпитетом «очаровательный» оно успело приклеиться к имени де Виллеруа так прочно, что сделалось всем известным прозвищем.
Вдоволь насмеявшись, Людовик по-дружески подмигнул и пояснил причину своего веселья:
- А то, мой дорогой друг, что я рад, что вы задерживаете меня по просьбе мадемуазель Манчини! Но что стало с запиской? Мою выдумку с молитвенником оценили?
- Ещё бы! Мадемуазель Олимпия угостила меня фиалковыми пастилками, которые вы передали ей, - уверенно подтвердил Франсуа, - мне всего две достались. Хотя я и так разыскал бы вас, Сир! Мадемуазель Манчини сказала, что эти пастилки придадут быстроты моим ногам, а словам - ещё больше убедительности.
- Ах, вот оно что!
Теперь веселье не покидало Людовика. Он был доволен, что совет дю Плесси-Бельера сделать сладкое приложение к записке, оказался столь удачным, и мысли сами собой вернулись к предвкушению момента, когда он удивит Олимпию сюрпризом, приготовленным специально к этому дню. Людовик и думать перестал о терзавших его всего пять минут назад волнениях, что вместо себя Олимпия пришлёт в Оранжерею гонца с отказом в ответ на просьбу о свидании перед началом Рождественского бала.
- А что задержало мадемуазель Манчини? - спросил он у Франсуа, занятого попыткой жонглировать тремя алебастровыми шариками.
- Её величество назначила приём у себя в покоях и велела послать за всеми придворными дамами.
- Так вы встретились с Олимпией не сразу же после мессы? - смутное подозрение заставило Людовика оглянуться в сторону ворот, откуда прибежал Франсуа. - Но почему же вы предпочли проделать длинный крюк вместо того, чтобы идти через галерею?
- Да так, - Франсуа ковырнул носком сапожка камешек гравия и подбросил его высоко вверх, - мне ещё нужно было вернуться в Марэ. А по пути назад я заглянул к мадам Розанжеле, у которой таверна на улице Клошар.
- Как? Снова в Марэ? - удивился Людовик. - Вы только вчера выпутались из переделки, приключившейся с вами!
- А сегодня я ходил туда не один! - заявил Франсуа. - Со мной была мадемуазель Полин, камеристка Олимпии.
- Зачем это? - поднял брови Людовик, усмехнувшись при мысли о том, что маркизу удалось за столь короткое время стать доверенным лицом Олимпии Манчини, тогда как ему самому потребовались месяцы на то, чтобы сблизиться с ней, преодолев смущение и страх быть осмеянным и отвергнутым.
- Секрет! - с серьёзным выражением лица ответил Франсуа и подтолкнул носком сапожка ещё один камешек, который весело покатился по дорожке и стукнулся о туфельку спешившей к ним юной особы.
- Ой! - протянул маркиз и тут же со смешанным выражением раскаяния и радости на лице сорвал с головы пажеский берет.
- Олимпия! - воскликнул обрадованный Людовик.
- Луиджи! - чуть замедлив шаг, мадемуазель Манчини приблизилась и присела перед ним в глубоком реверансе, словно всё это происходило на королевском приёме, и они были в центре общего внимания.
- Я очень рад! - забыв о формальностях, Людовик подошёл к ней и почтительно взял её за руку.
