Спокойно, Одетта, спокойно.
Она была такая живая, нетерпеливая, восторженная, что казалось, будто она взлетает, отрываясь от брюссельских тротуаров, ускользая из коридора фасадов, минуя крыши, чтобы присоединиться к голубям в небе. Тот, кто видел ее легкий силуэт, когда она спускалась с горы Искусств, ощущал, что в этой женщине с перышком, украшающим завитки волос, есть что-то птичье…
Она увидит его! Взаправду… Приблизится к нему… быть может, коснется, если он протянет руку…
Спокойно, Одетта, спокойно.
Хоть ей уже перевалило за сорок, ее сердце билось так же учащенно, как у девочки-подростка. На каждом пешеходном переходе, что заставлял ее дожидаться на тротуаре разрешающего сигнала, по ее бедрам пробегало покалывание, а щиколотки стремились взмыть ввысь, ей хотелось просто перепрыгнуть через ряды автомобилей.
Она дошла до книжного магазина, там вытянулась очередь, какие бывают только по особым случаям; ей сказали, что придется потерпеть минут сорок пять, прежде чем удастся предстать перед ним.
Из воздвигнутой в магазине пирамиды экземпляров, прекрасной, как рождественская елка, она взяла его новую книгу и завязала разговор с соседками. И все они являлись читательницами Бальтазара Бальзана, но ни одна не была столь прилежной, дотошной и страстной, как Одетта.
– Да ведь я прочла у него все-все, и мне все нравится, – говорила она смущенно, будто оправдываясь за свою осведомленность.
Обнаружив, что знает автора и его творчество лучше, чем другие, она ощутила громадную гордость. Потому что была скромного происхождения, потому что днем работала продавщицей, а по вечерам мастерила украшения из перьев, потому что знала, что не слишком образованна, потому что приехала на автобусе из Шарлеруа, заброшенного шахтерского городка, ей было не так уж неприятно, находясь здесь, среди столичных жительниц, обнаружить свое превосходство, превосходство истинного фаната.
В центре магазина, возвышаясь на помосте, Бальтазар Бальзан подписывал свои книги, пребывая в добром расположении духа, освещенный прожекторами, как на тех многочисленных телепередачах, куда его приглашали. После издания двенадцати романов – и стольких же триумфов – он уже не сознавал, нравится ему раздавать автографы или нет: с одной стороны, это утомляло его, поскольку сие занятие было повторяющимся и монотонным, с другой – он ценил встречи со своими читателями. Между тем подступившая усталость пробудила в нем аппетит к общению; он продолжал подписывать книги более по привычке, чем действительно желая этого, находя подобные моменты писательской карьеры затруднительными, поскольку было уже не столь необходимо лично способствовать продаже своих книг, но он все же опасался спада. Эти опасения касались и качества… В конечном счете, быть может, он со своим последним опусом вплотную приблизился к созданию «лишней книги», той, что не представляет собой чего-либо особенного, не является более необходимой, чем прочие. Но данную минуту ему не хотелось омрачать сомнениями, которые он испытывал по поводу каждой своей публикации.
Поверх незнакомых лиц он заметил красивую женщину, метиску, одетую в красновато-коричневый с золотистым отливом шелковый костюм, которая прохаживалась в одиночестве взад и вперед. Хотя она была поглощена телефонным разговором, но время от времени бросала на писателя игривые взгляды.
– Кто это? – спросил он у ответственного за мероприятие.
– Эта дама – ваш пресс-секретарь по Бельгии. Хотите, я вас познакомлю?
– Пожалуйста.
Обрадованный возможностью на несколько секунд прервать цепочку автографов, он задержал протянутую ему руку.
– Мне предстоит в течение нескольких дней заниматься вами, – прошептала несколько смущенная Флоранс.
– Весьма рассчитываю на это, – откликнулся он подчеркнуто пылко.
Пальцы молодой женщины поощряюще дрогнули в ответ на нажим его ладони, в зрачках промелькнула искорка согласия, Бальзан понял, что победил: ночь в отеле он проведет не в одиночестве.
Повеселевший, уже готовый к сексуальным битвам, он повернулся к следующей читательнице с людоедской улыбкой и спросил с вибрацией в голосе:
– Итак, мадам, чем могу служить?
Одетта была так удивлена мужественной энергией этого обращения, что мгновенно утратила дар речи.
– Мм… мм… мм…
Она была не в силах выдавить хотя бы слово.
Бальтазар Бальзан смотрел на нее и в то же время сквозь, с профессиональной любезностью.
– У вас есть при себе книга?
Одетта стояла неподвижно, прижимая к груди экземпляр «Молчания равнины».
– Хотите, я подпишу вам свою последнюю книгу?
Ценой колоссального усилия ей удалось изобразить положительную реакцию.
Он протянул руку, чтобы взять книгу; неверно истолковав его движение, Одетта отступила, наткнувшись на стоявшую сзади даму. Осознав свою ошибку, она резким жестом выбросила вперед руку с книгой, едва не угодив в писательский лоб.
– На чье имя писать?
– …
– Это для вас?
Одетта кивком подтвердила.
– Как вас зовут?
– …
– Ваше имя?
Одетта – была не была! – открыла рот и прошептала, сглотнув слюну:
– …детт!
– Простите?
– …детт!
– Детт[1]?
Чувствуя себя все более несчастной, на грани обморока она попыталась сквозь перекрытое горло в последний раз произнести свое имя:
– …детт!
Несколько часов спустя, в меркнущем свете, уступавшем темноте, что вздымалась от земли к небу, Одетта сидела на скамейке, не решаясь отправиться в Шарлеруа. Повергнутая в уныние, она все читала и перечитывала титульную страницу, где ее любимый автор начертал: «Для Детт».
Ну вот, она умудрилась провалить единственную встречу с писателем своей мечты, теперь собственные дети будут смеяться над ней… И окажутся правы. Неужто найдется другая женщина ее возраста, которая не в состоянии внятно назвать собственные имя и фамилию?
Но, едва поднявшись в автобус, она тотчас забыла об этом инциденте и весь обратный путь витала в облаках, так как первая же фраза новой книги Бальтазара Бальзана озарила ее светом и перенесла в другой мир, стерев все огорчения, стыд, болтовню соседок и шум машин, затмив грустный индустриальный пейзаж Шарлеруа. Благодаря книге она воспарила над всем этим.
По возвращении она на цыпочках – чтобы никого не разбудить, а точнее, чтобы избежать расспросов о своем полном банкротстве – пробралась к себе, опустилась на кровать, уселась, подложив подушки, напротив прикрепленного к стене панорамного постера, изображавшего влюбленных у моря на закате дня. Она не могла оторваться от книги и, лишь дочитав роман до конца, погасила лампу у изголовья.
