Говорит мисс Уна Виткус. Записываем историю ее жизни. Часть номер один.
Начинаем?
…
Нет, невозможно ответить на все эти вопросы. Мы с тобой тут до Страшного суда просидим.
…
Отвечу на первый, и хватит.
…
Я родилась в Литве. В 1900 году. Не помню ничего про то место. Ну, разве что какие-то домашние животные припоминаются смутно. Была там то ли лошадь, то ли корова. Белая, в пятнах.
…
Скорее, корова.
…
Понятия не имею, коровы каких пород водятся в Литве. Знаешь таких пятнистых буренок, которые встречаются везде? Мне кажется, такая и была.
…
Голштинки, говоришь. Спасибо. Да, и еще вишневые деревья. Прекрасные вишневые деревья, по весне напоминали мыльную пену. Огромные, пышные, все в цвету.
…
Потом было долгое путешествие, мы на корабле плыли через океан. Помню что-то урывками. Да у тебя на этой бумажке миллион вопросов…
…
Вижу, что пятьдесят. Не придирайся, это просто оборот речи. Не обязательно задавать их по порядку.
…
Потому что история человеческой жизни никогда не начинается с начала. Неужели тебе в школе этого не объясняли?
Она все-таки ждала его – или кого-нибудь, хоть никто ей так и не позвонил.
– Где мальчик? – крикнула она с крыльца.
– Он не смог прийти, – ответили ей. – Вы миссис Виткус?
Он пришел, чтобы насыпать корма в кормушки для птиц, вынести мусор, посвятить шестьдесят минут своего времени уходу за ее хозяйством. По крайней мере, на это он способен.
Она разглядывала его с недовольным видом, ее лицо, лишенное красок, напоминало сморщенное яблоко, на котором выделялись, как яркие семечки, встревоженные глазки.
– Птицы умирают с голоду, – сказала она. – Не могу же я лазать на стремянку.
Ее голос хрустел, как разбитое стекло под ногами.
– Миссис Уна Виткус? Дом сорок два по Сибли-авеню? – на всякий случай уточнил он.
Добираться пришлось через весь город на автобусах с двумя пересадками.
Зеленое бунгало затаилось в заросшем деревьями тупике, в двух кварталах от супермаркета и в нескольких шагах от тротуара. Стоя возле дома, Куин одинаково хорошо слышал и щебет птиц, и шум автомобилей.
– Вообще-то мисс, – надменно ответила она.
Он уловил в ее речи акцент, правда едва заметный. Мальчик ничего об этом не говорил. Ее путь, наверное, пролегал через остров Эллис[1], как у сонмища других переселенцев.
– На прошлой неделе он тоже не явился, – сказала она. – На этих мальчиков совсем нельзя положиться.
– Тут я ничего не мог поделать, – ответил Куин, ощетинившись.
С чего он взял, что встретит здесь фею с розовыми щечками? Место напоминало логово ведьмы: клумбы с засохшими цветами, черепичная крыша тростникового цвета, клинья мансардных окон.
– Надо же этих мальчиков учить послушанию. Чтобы росли толковыми, добрыми, послушными… Добрыми, послушными и… – она хлопнула себя по лбу.
– Аккуратными, – подсказал Куин.
Мальчик умер. Очень аккуратно умер. Но Куин не смог произнести этого.
– Аккуратными и почтительными, – закончила женщина. – Они же мне обещали. Клялись. Я поверила, что все будет по-настоящему, без дураков.
Снова акцент проскользнул еле слышным отголоском: какая-то шершавость согласных, менее музыкальное ухо ничего бы не заметило.
– Я его отец, – сказал Куин.
– Да я уж догадалась. – Она закуталась в свою куртку из килта. На голове у нее была шапка с помпоном, хотя на улице стоял конец мая, припекало так, что пот выступал. – Он что, заболел?
– Нет, – ответил Куин. – Где у вас корм для птиц?
Старуха вздрогнула. Ее ноги в чулках напоминали две грабли, обутые в черные башмачки.
– Там, в сарае, – сказала она. – У двери, если мальчик не переставил. Он на все завел свои порядки, знаете ли. Лестница тоже там. Но вы высокий. Может, вам она и не понадобится.
Она смерила Куина взглядом от ступней до макушки, словно прикидывала размер его одежды.
– Если я повешу кормушки ниже, вы сами сможете наполнять их, – предложил он.
Она уперлась кулаками в бока.
– Как же это все доканывает меня, – сказала она с таким видом, будто вот-вот расплачется, и эта внезапная, разительная перемена заставила Куина поторопиться. Он сказал:
– Пойду займусь делом.
– Я буду в доме, – она указала костлявым пальцем на дверь. – С таким же успехом смогу наблюдать за вами из окна.
Голос ее звучал энергично и настолько не вязался с дряхлостью тела, что Куин даже усомнился в словах Белль, будто Уне Виткус сто четыре года. После смерти мальчика Белль стала воспринимать реальность как-то искаженно. Он боялся и самого горя, и того, что горе сломает ее. Он бы хотел защитить Белль, но не имел таланта строить отношения и был способен лишь на одно – тупо исполнять ее указания в знак искупления своей вины. Вот почему он очутился здесь: чтобы по приказу своей дважды бывшей жены закончить доброе дело, начатое сыном.
Обшарпанные двери сарая открылись легко. Похоже, петли недавно смазали. Внутри оказалась стремянка со сломанной ступенькой. Воняло животными – не кошкой или собакой, а какими-то грызунами, мышами, что ли. Или тощими, наглыми, зубастыми крысами. Садовый инвентарь, тронутый ржавчиной, расположился по диагонали на дальней стене крючьями, зубьями и остриями наружу. Куин подумал, что мальчик мог запросто получить травму во время своей еженедельной миссии милосердия, если бы у стремянки надломилась ступенька, подточенная червем. Сомнительная реклама для скаутского отряда номер двадцать три.
