Возникало ли у вас чувство привязанности к выдуманному, чрезмерно романтизированному образу? Появлялась необходимость каждую ночь засыпать, надеясь, что причудится этот образ?
«Экие пакости! Тут и до клиники не далеко, выдумывать что-то, ишь!» – вы непременно подумаете, отметив, что такого рода мысленная деятельность нелепа, безумна.
Хотя если подумать, что такого безобразного и гадостного в воображении? А если учесть, что образ выдуман даже не вами; иными словами, писатель взял да и выдумал героя, да такого!
Такого, что начинаешь с ума сходить от ненависти, презирать, не вникая в его глубокий внутренний мир. Нестерпимое чувство отвращения постепенно перерастает в сострадание и сочувствие к герою. Это самое сочувствие порою приводит к глупейшим последствиям…
В ту ночь он явился впервые. Я была напугана, его черты лица не казались мне знакомыми. Однако я сразу поняла – это был именно он. Почему? Не знаю вовсе, лишь отголоски подсознания шептали мне, что так тому и быть. В деталях весь сон я не вспомню, увы; это событие было достаточно неожиданным, словно гром средь ясного неба. Хотя отрывки сновидения мне помнятся: некое кафе (хочу заметить, довольно шумное и людное), деревянный стол округлой формы и этот молодой человек, сидевший по какой-то причине не напротив, а рядом, слева, если я не ошибаюсь.
Когда я пробудилась ото сна, его образ не оставлял мой рассудок в покое. Первой моей реакцией было:
– За какие такие грехи мне стал чудиться Григорий Печорин? Существует немалое количество героев классической литературы, которые импонируют мне гораздо больше. Да и право, с чего бы?! Роман мною прочитан был не вчера, откуда этот образ возник вдруг в моей голове?
Показалось мне это курьезным и нелепым до жути. Не хотелось придавать и значения такой мелочи, приснилось и приснилось – какой толк? Этот самолюбивый, эгоистичный, гадкий… Ах!
Я видела его и следующей ночью. Точнее, было это уже под утро, меж пятью и десятью часами. Его образ продолжал вырисовываться, припечатываться, будто штамп, выжигаться в моем подсознании. Аж смешно! Выжигаться! Да, как по дереву выжигают узоры!
«Прочь! Вон!» – хотелось кричать мне мерзавцу, но не получалось. Во снах он показывался совершенно иным, чувствующим вину, исправившимся… Нет! Это все выдумка, его прикосновения кажутся горячими оттого, что я в бреду!
Снились в эту ночь мне и любовь, и страсть, и мои же мучения. Да как же так, извольте, Печорин… Искренне не желалось мне привязываться к тому, кто был мною нелюбим. Столько сердец разбито им, не отдам свое, пущай даже не ждет, не влюблюсь!
Третья ночь протекала долго и тяжко, спать не хотелось совершенно, хотелось думать. Задумчивость эта не давала покоя час-другой. Черепная коробка была заполнена мыслями о нем; придумывались наши с ним беседы, я что-то говорила, а он так прелестно давал ответы…
И думалось мне, что если поглядеть, мы так с ним схожи. Казался мне герой пугающе отчужденным; был одинок и не принят. Этим и отталкивал, но как впоследствии мною было осознанно – это и стало чертой схожести наших внутренних миров. Ранее считалось мне поведение Печорина лицемерным и пакостным, однако сейчас понимаю, что сокрытие истинных чувств и обличье бессердечной уверенности были лишь защитной реакцией. За сверкающей маской ныне я вижу болезненное одиночество и уныние, уставшую душу. В ту ночь, я его так и не увидела…
Ах, Григорий, Григорий! И междометий не хватит, чтобы описать переполняющее меня волнение! До сей поры столь безнадежно я вас ненавидела, как ненавидит аллергик причину своей аллергии. Распробовать этот запретный плод увы нельзя, потому он и ненавистен. И чем дольше себя ограничивать, тем более хочется вцепиться кончиками пальцев в вас, погрузиться, как в необъятный океан. А после, аллергическая реакция: начну задыхаться и просить таблеток, да боюсь не поможет. Нет от вас лекарства!
