Сентябрь, 2000.
Шел дождь.
Прозрачные нити воды вуалью падали на лицо, растворяя слезы. Она плакала и не замечала, что плачет. Ей казалось, это всего лишь дождь.
Она стояла на по-сентябрьски побуревшем газоне под корявым раскидистым вязом уже три часа и, конечно, промокла до нитки. Скудная листва не защищала от холодных потоков, а зонта у неё не было, да и обе руки были заняты: правую руку она опустила в потертую кожаную сумку и держала там, левой – прижимала эту сумку к животу.
Она ждала и чувствовала себя все хуже и хуже. Дважды её вырвало. Сил отойти в сторону, чтобы извергнуть желудочное содержимое куда-нибудь в укромное местечко, не было, и она сделала это прямо себе под ноги.
Брызги отвратительной кашицы зеленоватого цвета с едким кислым запахом попали ей на чулки, остались у неё на подбородке – ей было все равно. Дождаться! Эта мысль набатом стучала по вискам. Временами она начинала покачиваться: вперед – назад, вперед… и что-то шептать потрескавшимися губами. Молитву?
Прижавшись к тротуару и плавно притормозив, неподалеку остановился автомобиль.
Из него выскочил шофер. Сначала он профессионально огляделся, только затем раскрыл широкий зонт и распахнул правую заднюю дверку, впустив вовнутрь черного болида прохладный воздух, насыщенный влагой.
– Все в порядке, Сережа?
В голосе, прозвучавшем из глубины салона, не было тревоги, но нечто необычное в интонации присутствовало – пожалуй, тоска.
– Дождь. Бродяжка под деревом, – начал описывать Сергей то, что видел, – …укрылась там. А вообще – никого. Вас проводить, патрон?
Пассажир уже выбрался наружу.
– Нет. Спасибо. Дойду, – мужчине было лет сорок. Правильные черты широкого открытого лица, выпуклый лоб под неровной, с заметными залысинами линией волос, зачесанных назад широкой свободной волной, волевой и даже, пожалуй, тяжелый подбородок, умные глаза… Он был одет в длинное легкое пальто без пояса и выглядел утомленным. – Завтра, как всегда, к семи. Привет.
Он закончил разговор полукивком, вялым движением левой кисти закрыл дверь машины и, перехватив у своего шофера ручку зонта, не оглядываясь, пошел по направлению к двухэтажному коттеджу, сложенному из красного кирпича, возвышающемуся над трехметровой оградой и выделяющемуся на этой улице красивой черепичной крышей, такой же красной.
«Вольво 940» бесшумно развернулась и, мягко шурша шинами по мокрому асфальту, покатила прочь, с каждой секундой набирая скорость.
Она по-прежнему стояла на том же месте.
Одутловатые щеки контрастировали с запавшими висками, обтянутыми истонченной желтой кожей, через которую просвечивали извитые голубоватые сосуды, неровно пульсирующие. Мокрые сосульки волос жалко прилипли к черепу. Глаза, освещенные изнутри безумным огнем, закатились в глубь глазниц – верхние веки, отяжелевшие и распухшие, словно они накопили в себе гной, непрерывно подрагивали, водимые тиком, а нижние, отвалившись наружу и образовав под собою мощную неприятную складку, изменили их правильный разрез. Её глаза напоминали взорванные фрегаты. И подсохшие следы от уголков её рта.
Смотря под ноги и аккуратно лавируя между лужами, он прошел метров двадцать и поравнялся с нею.
Очень медленно, словно преодолевая космические перегрузки, женщина пошла – шаг, другой, третий. Она переступила низенький бордюр и оказалась на тротуаре у него за спиной. И снова силы покинули её, и она остановилась.
Удивительно, он вдруг что-то почувствовал. Он обернулся и машинально шагнул к ней навстречу. В этот момент их глаза встретились. Он успел рассмотреть в поблекшей голубизне спрятанную там боль, печаль, увидеть, как расширились ее зрачки, и, оттеснив пеструю радужную оболочку на периферию, заполнили все пространство черным, выгоревшим, превратили два чистых прозрачных озера в бездонные колодцы. Её глаза? Нет, это были чужие глаза. Мертвые. Принадлежащие мертвому человеку.
Он узнал её:
– Ты?
– Александр, это не то, что ты подумал, – оборвала его она.
Он видел, как она поднимает и протягивает ему свою сумку. Зачем? А было ли время на удивление? Мало вероятно. Конечно, нет. Под перестук дождя. Дождь словно выговаривал кому-то и возмущался. Налетающий ветер с трудом переворачивал отяжелевшие намокшие листья.
