«Море волнуется раз, море волнуется два, – Саймон выкрикивает нужные слова быстро – быстро, на одном выдохе, чтобы успеть, пока кто-нибудь из ребят не добежит и не дотронется до его плеча – море волнуется три, морскою волною замри!». Успел. Когда считалка заканчивается, возникают другие звуки – пение птиц, шум перебранки соседок в колодце внутреннего двора. Несколько детей замирают в нелепых позах, стараясь не двигаться, только громко дышат. Жарко. В полдень картинка плывет, а звук плавится, как шоколадная конфета, забытая в машине. Полуденная жара пахнет стряпней из окон и свежим бельем, развешанным на натянутых между балконами веревках.
Саймон ходит вокруг детей, вглядывается, пытаясь уловить движение, кривляется и старается их рассмешить. Один из ребят не выдерживает и прыскает, сгибаясь пополам, Саймон смеётся вместе с ним и хлопает его по плечу – «Назад!», а сам возвращается к стене, поворачивается к ребятам спиной и закрывает глаза руками: так проще и менее страшно. Вроде и бояться – то нечего, а тело все равно сжимается в предвкушении хлопка по спине, и слова торопятся наружу: «Море волнуется раз».
Боль спряталась где-то позади глаз. Свет медленно высверливал в черепной коробке маленькие отверстия старой дребезжащей дрелью с ржавым сверлом, мигрень пахла жженой костью и грязными носками. «Доброе утро» – пробурчал Саймон, сдерживая подступающую тошноту и прогоняя соблазн заболеть и не пойти сегодня на работу. Он выбрался из кресла и, прижав ладонь ко лбу, начал массировать мизинцем и большим пальцем виски. Стало чуть легче. Таблеток от головной боли дома не было. «Давно надо было купить пачку обезбола», – Саймон поморщился и посмотрел на часы на стене. Чтобы сфокусировать зрение, пришлось пробраться через марево пульсирующей боли. Это было мучительно: «У меня еще полчаса до выхода», – думать тоже было пыткой. Придерживаясь рукой за стенку, он поплелся в душ – старое проверенное средство от мигрени.
Раздевшись, Саймон открыл кран и ждал, прижавшись лбом к кафелю, когда пойдет горячая вода. Звук падающих капель был похож на шелест летнего дождя по асфальту, он успокаивал, притупляя боль. Потом звук исчез. Точнее, все звуки исчезли. Саймон открыл глаза: мягкий свет колыхнул гулким ударом колокола. В воздухе неподвижно висели исковерканные свободным падением капли, много-много капель. Почему-то это не пугало. Саймон подставил указательный палец под одну из них, капля ожила и перетекла на подушечку пальца. «Забавно», – подумал Саймон и посмотрел через каплю на мир. Мир перевернулся вверх тормашками, как и должно, но остался неподвижным, что было странным. Саймон слизнул каплю: вода как вода, ничего особенного. Сложив ладони ковшиком, провел ими снизу вверх, собирая застывшие капли. В ладонях набралось озерцо, и он умыл лицо. С водой в ладонях все было ок: «Не понимаю».
Оставшиеся капли все еще висели в воздухе без движения. Саймон помотал головой из стороны в сторону, сбрасывая наваждение, но ничего не изменилось, только остатки головной боли ватными подушками легли на уши и откатились назад, окончательно исчезнув. «Вот ведь хрень какая», – Саймон, не одеваясь, вышел в салон – распахнутая ветром занавеска на открытом окне застыла, как нарисованная. Ветра, наполнившего ее движением, не было.
Саймон подошел к окну, оставляя на полу мокрые следы. Мир снаружи замер: замерли машины, люди, делающие шаг, замерли с поднятой ногой. Движения не было. Нигде. Вообще. Рядом с домом Саймона была школа. Днем там всегда стоял шум, даже летом во время каникул кто-нибудь обязательно играл в мяч на школьной площадке, но сейчас на территории школы было тихо. Нет, не тихо – беззвучно. Звуки исчезли, все звуки, кроме звука его дыхания. Это было настолько невероятно и нереально, что Саймон совсем не испытывал страха. То, что происходило с ним сейчас, не укладывалось ни в какие рамки, а страху нужны рамки, чтобы сложиться во что-нибудь оформленное. Засунув ноги в шлепанцы, Саймон вышел голышом на улицу. В этом нереальном остановившемся мире его нагота не имела никакого значения.
Подойдя поближе к школе, Саймон остановился перед спортивной площадкой. «Это похоже на триДэ фотку», – пробормотал он. На площадке ребята играли в футбол. Был угловой. Подававший, все еще тянущий ногу после подачи, вглядывался в застывший в воздухе мяч. Двое других, застывших в прыжке, пытались достать до мяча головой. Они висели в воздухе. И мяч тоже висел в воздухе. «Боже, куда я попал? – пробормотал Саймон. – Что, блин, со мной происходит?» Вот теперь ему стало не по себе.
Он шел по улице, осторожно обходя неподвижные фигуры прохожих. Ему казалось, что застыв, они стали хрупкими, как льдинки, и он боялся разбить их, случайно толкнув. Пройдя так метров десять, Саймон остановился перед красивой девушкой с букетом сирени в руках: «У нее ямочка на левой щеке от улыбки и лучики в уголках глаз, а цвет глаз серо-зеленый, и эти каштановые кудри», – засмотревшись, Саймон прикоснулся пальцем к ее волосам, отводя их в сторону. Девушка сделала шаг вперед и, наткнувшись на Саймона, ухватилась за его плечо свободной рукой, чтобы сохранить равновесие. Ее улыбку сменило выражение испуга от неожиданного столкновения, потом неловкости: «О, простите пожа… Фу, гадость какая! Не прикасайся ко мне, гребанный извращенец!» – она с силой оттолкнула Саймона. Тот шлепнулся назад, выставив руки и больно ударив запястья, а девушка застыла с вытянутыми руками и возмущенным выражением лица. Разлетевшиеся ветки сирени веером повисли в воздухе.
Саймон поднялся, прикрываясь ладонями и попятился, стараясь не поворачиваясь к ней спиной. С него было довольно. Ему было больно, стыдно и страшно. Осторожно огибая прохожих, не поднимая глаз, он вернулся в квартиру и закрыл входную дверь на замок. Казалось, прошла вечность. Саймон оделся зачем-то подчеркнуто официально, как будто бы он хотел доказать девушке с каштановыми волосами и сиренью, что он совсем не тот, за кого она его приняла. Сел в старое продавленное кресло у окна и закрыл глаза. Хорошо хоть прошла головная боль. Ему показалось, что он заснул и во сне слышит звуки улицы. Послышался звонок трамвая, подъезжающего к остановке. Саймон открыл глаза: ветер трепал занавеску, секундная стрелка часов на стене дошла до севера и начала свой спуск к югу. До выхода на работу оставалось еще полчаса. Сильно болели запястья. «Гооол! – донеслось от школы. – Один ноль», – подытожил Саймон.
