В детстве я часами лазила по покрытым рослыми одуванчиками склонам известнякового холма, на котором возвышается семисотлетний Старый город. Устав, я садилась на траву и плела длинные венки из этих послушных, нежных, маслянистых цветов. Целый день мы с подругами носили на голове золотые плетёные кольца из одуванчиков, а потом долго ехали домой. Под утро аккуратно повешенные на спинку стула веночки увядали и некрасиво коричневели. И тут же хотелось сплести новое кольцо на солнечном склоне под средневековой крепостной стеной. И сколько радости было в этом новом золотисто-жёлтом венке! Эти давние чистые переживания покоились во мне, и я про них совсем позабыла, пока мне не приснился сон, пробудивший воспоминания о ярко-жёлтых цветах, оседавших пушистой пыльцой на пальцах, наряжавших руки в цвет ржавого, тёплого, безмятежного детского лета. «Мам, а помнишь, как я плела венки из одуванчиков и приносила домой из Старого города?» «Помню! И ты всегда говорила, что тебе их очень жаль, потому что, сорванные, они умирали…»
* * *
Мне снова снится небольшой красивый дом на покрытом высокой травой и рослыми золотистыми одуванчиками склоне известнякового холма, на котором возвышается Старый город.
Единственное моё желание – чтобы мой сон длился вечно. В нём я чувствую себя спокойно, в нём я счастлива, я – дома.
Во сне я и старинный дом – ровесники. Архитектура дома относится к концу 17 столетия, но во сне мы с ним были ровесниками – я занималась благоустройством дома и другими делами, неизбежными для владельцев новых домов. Украшением дома был неожиданный прекрасный вид, открывающийся из окон эркера гостиной. Я иду по длинной галерее, поднимаюсь на верхний этаж, открываю окна гостиной, чтобы впустить тёплые июньские дуновения ветра, запахи и звуки…
Вновь передо мной предстаёт восхитительный вид, открывающийся с высоты холма, вид, близкий сердцу и хорошо знакомый, будто это и не сон вовсе и не пленительный плод фантазии, а явь, образ из прошлого, возникающий в воображении, если только можно представить нечто столь красивое в своей повседневной, ничем не примечательной действительности. Вид, являющий моему взору молодую свежесть великолепного, обширного плодового сада, расстилающегося повсюду, куда падает взгляд из окон эркера-фонаря просторной, наполненной жизнью гостиной дома, легко и смело выдающейся над высоким холмом в открытое светлое пространство. Мои глаза подобно мягким ладоням, ласкающим нежный бархат, жадно скользят по макушкам дышащих жизнелюбием деревьев прекрасного молодого сада, который раскинулся далеко до линии горизонта весёлым и вольным зелёным морем. Каждая ветвь, каждая пушинка расстилающейся под деревьями травы будто обласкана чьей-то заботливой рукой, сделавшей природную красоту деревьев ещё пленительней, а жизнеутверждающую силу – ещё более живительной. Вид, непривычный для детей современных городов, к которым отношусь и я, рождённая в последней четверти 20 века, детей, привыкших к ограничениям, разметкам и «хоженым тропам», к тому, что линию горизонта всегда приходится делить с кем-то. Но этот горизонт был лишь моим.
В изящной красоте и в мощном просторе сада чувствовалась такая свобода, такая волнительная радость, которую, вероятно, мог ощутить только тот, кто впервые открыл тайный уголок мира для истории, для человечества, для себя. Но эта свобода не была скована страхом перед возможными преградами к достижению цели, и к радости не примешивалось предчувствие опасности. Лишь одно сладкое, всепоглощающее чувство счастья.
В этом чудесном саду нашлось бы место и для беседки – справа, невдалеке, деревья расступались и казались ниже остальных, а солнце заливало небольшую поляну тёплыми лучами.
Деревья в моём сне ещё не были старыми, искривлёнными и поражёнными болезнями. Они были совсем не такими, какие растут в наши дни в небольшом, урезанном со всех сторон проезжими дорогами и строениями парке под стенами Старого города на том самом месте. То были деревья в самом расцвете своей могучей молодости: высокие, цветущие, наполненные здоровьем и силой…
Это был уже пятый или шестой сон, возвращающий меня туда с волнующим постоянством. Прошёл год, как мой новый дом мне приснился впервые, и с тех пор я каждый вечер отправлялась спать с надеждой увидеть его вновь. Однако моё ожидание слишком редко оправдывалось. Повторяющийся сон с продолжением – особый жанр, когда увиденная во сне история не только повторяется, но и развивается. Как продолжает развиваться наша жизнь. Поэтому грань между сном и реальностью может в какой-то момент начать стираться, особенно если увиденная во сне жизнь желанней действительности.
На одной из наших сессий психиатр доктор Росси рассказал мне, как во сне работает мозг человека. Просыпаясь утром, мы получаем неожиданные ответы на мучившие нас вопросы, новые идеи приходят в голову будто бы из ниоткуда, хотя на самом деле это работа подсознания. Во сне оно передаёт информацию нашему сознанию. Пока мы не спим, подсознание записывает абсолютно всё, что происходит в нашей жизни – видимое, слышимое, осязаемое. Поэтому каждый из нас, пока мы бодрствуем, представляет собой записывающее устройство. Подсознание фиксирует всё подряд, то, что в нашей жизни присутствует, но сознание не в силах воспринять и обработать из-за большого объёма информации. Таким образом, мы знаем и помним гораздо больше, чем осознаём. Неожиданные, будто бы из воздуха возникающие мысли, чувства и понимания имеют под собой реальную основу.
Постепенно я увлеклась идеей, что если я научусь в некоторой степени управлять своим подсознанием, то смогу вызывать определённые сны и даже направлять их ход, «проживая» в них вторую, столь притягательную для меня «жизнь». Иными словами, через абсолютную осознанность каждого проживаемого момента, того, «что» и «как» я делаю и говорю в своей ежедневной реальности, как и на что я реагирую, я смогу влиять на подсознание.
Получив вскоре на своём практическом опыте несколько подтверждений управляемых «прогулок» из реальности во сны и обратно, я стала искать дальнейшую информацию для развития этой техники. Я не уверена, что современное общество настолько развито, что сможет «без коэффициента», как любит говорить мой отец, смотреть на такую практику. Расскажи я кому о своём опыте, мой рассказ будет воспринят не как фактическое доказательство возможности таких перемещений, а как симптом психического расстройства. Я не боюсь быть непонятой и не боюсь быть воспринятой «с коэффициентом», пока это не затрагивает вопрос моей безопасности и не ограничивает моей свободы действий. По этой причине даже с доктором Росси, которому я доверяю больше остальных, я делюсь далеко не всеми своими мыслями. Поймите меня правильно – мне нравится общаться с Доком. Он, безусловно, профессионал своего дела, скрывающийся под видом добродушного улыбчивого старичка в инвалидном кресле. Его выдаёт проницательный взгляд ярких голубых глаз, окаймлённых длинными чёрными ресницами, взгляд, направленный прямо в душу, в сокровенное Я человека. Можно представить, как Док был хорош в молодости! Да и сейчас он производит на пациентов неизгладимое впечатление интеллектом и врождённой чуткостью и гипнотизирует их своим обаянием так, что хочется полностью ему довериться. Но зачем мне ему рассказывать то, что его не касается? В письменном столе Дока в тонком файле содержится в напечатанном виде моё прошлое и моё настоящее, но ничего из моего будущего там не записано. Моё будущее, мои планы собственного развития там не обозначены, да и не могут быть. Ведь мои истинные намерения не известны никому, кроме меня. Поэтому будущее – моё будущее – не подвластно никому, кроме меня. В свои планы я никого посвящать не собираюсь, чтобы власть над моим будущим не ушла в чужие руки. Поэтому Дока всё это не касается.
