Германия. 1532 год.
…Строй глевии[1] растянулся.
Небо было низким, давящим. Косматые, темные на сером фоне облака неслись над головами, лишь изредка открывая бледный, безжизненный круг солнца. Третий день шел мокрый противный снег, проникающий под шерстяные плащи, доспехи и превративший конопляные нательные рубахи в ледяные, мерзко липнущие тряпки. Солдаты устали, целый день хлюпая сапогами по вязкой грязи тракта, остающейся после отряда всадников, ехавших впереди. Месить грязь – вечная судьба пехоты на марше. Но выбора все равно не было. О том, чтобы пробираться по белоснежным сугробам, возвышающимся огромными плавными валами по бокам, не могло быть и речи. Снег доходил человеку почти до бедер. Наезженный летом тракт сохранил относительную твердость и позволял отряду хоть как-то двигаться, в то время как снежная зима ненадолго остановила войну в стране.
Наемные арбалетчики, большую часть службы охранявшие замки, а во время боев обычно прятавшиеся за спинами щитоносцев, в очередной раз перекинули оружие на другое плечо и понуро брели по обе стороны от короткой колонны алебардистов, чувствуя, как массивные приклады с короткими стальными луками тяжелеют с каждым шагом одеревеневших и ноющих ног. Последний хутор, в котором глевия останавливалась на постой, остался за спиной два дня назад. Быстро и без потерь со своей стороны перебив беспечно расположившийся в нем гарнизон местного князька, чей замок отряд обошел далеко стороной, воины заработали себе недолгий отдых, от которого сейчас остались лишь воспоминания. Алебардисты, больше стрелков привыкшие к весу доспехов и долгим переходам, выглядели чуть лучше. Но даже риттеры, следовавшие сразу за хозяином, возглавлявшим колонну, сидя на боевых лошадях, и те устало откидывались на высокие спинки седел, стараясь, однако, при этом выглядеть в глазах пехоты бодрыми и полными сил. Но это им плохо удавалось. Все были измотаны. Лишь рыцарь в черных доспехах, и черной же накидке, ехавший первым, казалось, не знал усталости, направляя отряд в обход населенных, густо обжитых земель в сторону лишь ему одному ведомой цели.
Бамбер, старшина пехотинцев, седоусый приземистый здоровяк лет пятидесяти, за последние семь лет почти не вылезавший из доспехов, поучаствовавший в десятке феодальных войн, которые вели многочисленные, никем не сдерживаемые князья, обеспокоенно оглянулся на своих людей. Посмотрел на заросшие заиндевевшей щетиной, серые от усталости лица, пустые глаза, бездумно уставившиеся на темную грязь дороги. Было холодно, солдаты ежились, облачка пара от дыхания оседали на кромках пехотных саладов[2] белой изморосью.
Бамбер вздохнул, хмыкнул в усы и ускорил шаг. Догнав медленно переступавших лошадей, он подергал последнего риттера за край плаща. Всадник обернулся, чуть натянул поводья.
– Чего тебе, Бамбер?
– Господин гауптман, взгляните – люди с ног валятся. Попросите господина князя на ночлег стать. Ежели завтра в бой – ни у кого рука меч не поднимет…
Усатый риттер некоторое время молча смотрел на старшину, упрямо не отводящего глаз. Потом повернулся в седле и кинул взгляд на устало бредущую глевию. Снова зыркнул на Бамбера и, дав шпоры коню, умчался в начало колонны, к рыцарю в черных доспехах.
Старшина посмотрел ему вслед, стоя на месте, пока его парни не поравнялись с ним. Подбросил на спине круглый, видавший виды щит, пристроил поудобнее на плече алебарду и зашагал рядом. Было видно, как риттер догоняет хозяина, почтительно кланяется князю, указывая рукой в латной перчатке сначала на колонну, потом в сторону опушки леса.
– Ну, братцы, – усмехнувшись, повернулся Бамбер к своим солдатам, – чую, будет у нас сегодня на ужин горячая жратва! Горст! Эй, Горст! Котел починили?
– Починили, господин старшина, – радостно осклабился один из алебардистов, молодой сероглазый блондин, опередив хмурого одноглазого пехотинца, едва раскрывшего рот для ответа. – Эх, нам бы пива бочку! Да баб штук десять – от тогда мы бы отдохнули! Даже ж на снеге!
Пехотинцы устало засмеялись. Старшина удовлетворенно улыбнулся, оглядывая их. Похоже, настроение его солдат уверенно повышалось. Он решил добавить еще.
– Ты, Ланзо, помолчи лучше. Помнится мне, три стоянки назад ты все в хлев больше норовил… Вот я и вижу, что овцы-то тебе больше по душе, нежели бабы…
Алебардисты заржали в голос. Товарищи начали хлопать залившегося краской Ланзо по плечу, отпуская шуточки в тон старшине. Продолжалось это недолго, до тех пор, пока самый старый из них, весь покрытый шрамами вояка по прозвищу Баран не проворчал:
– О бабах размечтались, голытьба. Все равно, какую-никакую найдем, князь ее своему чудищу справит…
Смех утих, словно отрезали. Все посмотрели на тощую фигуру, закутанную в черную монашескую рясу по самую макушку. Слуга князя криво сидел на осле, мерно трусившим рядом с конем черного рыцаря. Вся фигура приближенного слуги была какая-то перекошенная. Те, кому довелось заглянуть под капюшон, говорили, что лицо у того сплошь замотано тряпками, из чего солдаты сделали вывод, что он болен какой-то кожной болезнью.
Через полчаса, словно в ответ на слова Барана, двое риттеров вдруг присвистнули и дали шпоры лошадям, обогнав князя. Впереди из-за поворота дороги показалась телега, влекомая понурым волом. Телега остановилась, попыталась развернуться, но всадники закричали, выхватили мечи, подлетели с обеих сторон, поравнявшись с возницей. Послышался мужской вопль, моментально оборвавшийся, а затем пронзительный женский визг. Солдаты переглянулись и уставились в землю. Вот не повезло семейке, подумал Бамбер, особенно бабе. Зачем же кметов-то резать? Ехали себе и ехали… Он увидел, что князь вскинул руку, и обернулся к глевии.
