– Ну, с Богом!
Перекрестившись, священник вышел из церкви. Прикрыв массивные двери, он трижды осенил себя знамением и поклонился надвратной иконе Иоанна Златоуста. Темнело. Вечернее солнце золотило верхушки сосен. В деревенском овражке мычали коровы после дойки да лаяли собаки. Докучали комары. Над печными трубами вился дымок, сладко пахло сеном, в реке плескалась рыба – самое раздолье.
«Надо будет Макарыча сманить на пятницу», – подумал батюшка и прошел к воротам в церковной ограде. Воры или хулиганы были редкостью в округе, но любопытных мальчишек и бравирующей молодежи хватало.
Когда священник задвинул нехитрый засов и собирался уже отправиться домой, он вдруг увидел человека, молча стоящего поодаль в тени деревьев.
– Кто здесь?
– Я! – незнакомый голос звучал звонко и задиристо.
Настоятель попытался разглядеть говорящего, но раскидистая крона старой липы скрывала незваного гостя в своем полумраке.
– Что вам здесь нужно?
Неторопливым уверенным шагом человек вышел на песчаную дорожку и приблизился к ограде.
– Я искал ночлег в этом богом забытом месте. Насколько мне известно, церковь призреет всех странствующих и напоит всех жаждущих, оттого я решил остановиться у вас.
– Места у нас и в самом деле глухие. Что же привело вас сюда? Что вы здесь ищете?
– Я еду в Н. Путь, конечно, неблизкий, но дела того требуют. Так вы позволите мне у вас заночевать?
Батюшка внимательно всматривался в незнакомца. Ничего примечательного: мягкая фетровая шляпа, сапоги из добротной кожи и дорожный коричневый костюм с позолоченными пуговицами. Единственное, что не оставляло равнодушным, – глаза! Черные и яркие, они притягивали, словно магнит. Так бывает в театре, когда спектакль должен вот-вот начаться, бархатный занавес чуть колышется, зрители молчат, оркестр настроил инструменты и дирижер готов взмахнуть своей палочкой.
– Милости просим, разделите наш кров.
Священник распахнул ворота, а путешественник вернулся к липе и взял под уздцы вороного коня со стриженой гривой.
– Вы ведь не станете возражать против моего друга? – с улыбкой спросил он.
Батюшка провел скакуна в конюшню и поручил помощнику Степану его расседлать и накормить.
Уже совсем стемнело. Затихли животные. В прохладной мгле за углом церкви виднелись посеревшие от времени кресты.
– Матушка, у нас гости, – произнес хозяин дома, переступая через порог.
Из глубины комнат вышла еще молодая жена, одетая по-домашнему, без платка. Пахло яблочным пирогом и жареной курицей.
– Проходите, если так, – ответила она без излишних эмоций: ни досады от внезапного визита, ни особой радости. Им привычно принимать странников, хотя они и были в маленькой деревне большой редкостью. Незнакомец довольно быстро освоился: расстегнул камзол, бросил шляпу на комод, прикрыв ею Псалтырь, и устало рухнул на уютный диванчик в гостиной.
– Как к вам обращаться, сударь? Имеете ли вы звание? Состоите на службе? – священник присел на стул у окна, чтобы видеть, как супруга Марья и Аннушка, девушка при доме и помощница, накрывали к ужину в столовой. Гость не шарил глазами, как это бывает с людьми в незнакомом месте, а вполне уверенно и без стеснения смотрел в глаза хозяину.
– Зовите меня Петром Алексеевичем. Званий у меня достаточно, но мне не хотелось бы объявлять их, чтобы никого не смущать. Путешествую. Где по делам бываю, где так, по зову души, – молодой человек на вопросы отвечал просто, без гордости и без смущения. Он не делал паузы для того, чтобы придать своим словам пафоса; напротив, давал понять, что при расположении хозяев искренне готов открыться. При этом он ни разу не отвел взгляда от собеседника, но не желая смутить его, а доказывая свою заинтересованность в продолжении беседы.
– Ну и меня величайте скромно Иваном Андреевичем, – батюшка уже снял свою рясу.
В столовой на деревянном столе в свете свечей поблескивал горячим жиром цыпленок в окружении печеных яблок, в горшочке дымилась гречка, ароматно пахла свежая зелень и овощи, холодная буженинка ждала своей очереди сразу за блюдом с молодой картошечкой в мундире, открытый яблочный пирог аккуратно порезан, и аппетитные куски горкой возвышались на большом медном блюде. И на все это великолепие из красного угла взирал Николай Угодник.
Матушка открыла оконце: лето выдалось душное. И теперь ленивые жирные мухи по очереди залетали в комнату, нехотя кружили над столом, иногда садились на белую скатерть, но на них была открыта охота. Особо неповоротливые падали на подоконник и пытались ползком выбраться наружу, где в каплях вечерней росы благоухали полевые цветы. За рекой просыпался соловей. Марья, собрав маленький узелок, унесла снедь на сеновал, где летом по обыкновению трапезничал Степан.
– По собственному, заметьте, желанию, – отметил отец Иоанн.
– Уж не девок ли деревенских он там тискает? – усмехнулся Петр Алексеевич и провел указательным пальцем по тонким усам.
Женщины за столом засмущались, батюшка крякнул в кулак, но спокойно ответил:
– Деревня удивится, когда Степка женится. Парню двадцать пять лет, а он ни о ком, кроме своих лошадей, не мыслит. Надо отдать должное, малый знает свое дело; и окажись он при дворе П. или С., те бы его не выпустили из своих цепких лап – уж не раз пытались переманить. Но хлопец сидит в нашей деревне и никуда не рвется. Его друзья-то давно по трое детей имеют, а он, как прибился ко мне мальчишкой еще, так и работает. Вон на опушке молодежь собралась, а Степан из конюшни своей шагу не ступает. Лежит у окна в холодке, да иногда на жалейке[1] поигрывает. Для кур!
Иван Андреевич расхохотался. У него был очень приятный смех: низкий и громкий, словно камни катились со скалы.
– А может, девок у вас красивых в деревне нет? – гость подался вперед, как будто от ответа могло совершенно измениться мнение обо всей деревне.
– Есть. Как же им не быть?! Вон Варвара-краса, длинная коса, звезда краев наших; к ней и из города сватались, а она все нос воротит, – также слегка наклонившись, ответил хозяин. – Да и Аннушка наша тоже красавица: брови как птицы, глаза как зарницы, станом упруга, отличная подруга.
И он опять расхохотался, потому что краем глаза следил за предметом своей речи: девушка покраснела и опустила взгляд, стараясь при этом сохранить достойный вид.
Петр Алексеевич перевел взор на работницу и подмигнул ей. Та зарделась еще больше, вскочила из-за стола, схватила первую же тарелку и упорхнула на кухню, где загремела какими-то чашками, ложками и бог знает чем еще.
