Семеныч, сгорбившись, сидел у холодной печи, смолил горькую самокрутку да пялился невидящими глазами на стену. Об Аленке думал, о снохе, теперь уже бывшей. И мысли были одна горше другой.
Сын привел жену в дом совсем молоденькой. Тоненькая, хрупкая, глаза необычайной голубой прозрачности – вся какая-то нездешняя. И в доме будто светлее стало. Никто б не поверил, что за Ваську его шалопутного такая девка пойдет – не пара! Ох, не пара. А вот пошла.
Казалось тогда, будто старое проклятие, по мужской линии передававшееся, сгинуло разом.
Сперва опасались, что побрезгует городская молодка деревенщиной, да работы тяжкой испугается. Напрасны опасения оказались. Корни свои деревенские Аленка помнила, работы крестьянской не чуралась – даром что на вид нежная такая. Общения она не избегала, от советов не отмахивалась, да и у нее было чему поучиться. Чуть не полдеревни возле нее, городской пигалицы, душой отогрелось, сами не заметили как.
Семеныч невестке слова поперек молвить не смел. Жену свою (ныне покойную), мать Васькину, крепко поколачивал бывало, а перед невесткой вот робел, как подросток. Она ему вроде и слова-то грубого ни разу сказала, да почему-то и не хотелось это слово от нее заслужить.
Правильная она какая-то. Сквернословия от нее не услышишь, а взрослые мужики при ней по одной половице ходили, здоровались как с большухой, бошки свои кудлатые перед ней склоняли, как перед барыней какой. Табаком и спиртным она брезгует, пьяных крепко недолюбливает. Так оно и хорошо! Ваську-оболтуса в узде держать надо. Не приведи господь, проклятье вернется.
Еще по молодости Семеныч от деда слышал, будто его предка какая-то баба обиженная прокляла: будто б род по мужской линии все слабее и слабее будет, пока вовсе не иссякнет.
И вот с тех пор так и пошло: браков счастливых по мужской линии не стало, мальчишек в роду поубавилось. Один сын в семье – уже в радость. А судьбы у тех парней – горче Семенычевой самокрутки.
Отец Семеныча по пьяной лавочке барагозить любил, вот и нарвался однажды: приятели собутыльника-забияку до смерти запинали. Мать с пятью детьми из города в деревню от греха подальше убралась. И вроде жизнь наладилась. Дети выросли. Девчонки замуж вышли, парни женились.
А потом брат Семеныча собственного сынишку трактором задавил (не заметил мальчонку), а после и сам в петлю залез.
Мать пережить такой трагедии не смогла, отправилась вслед за сыном и внуком в кущи райские – сердце не выдержало.
Семенычу же жена досталась пьющая, да гулящая. Вот и колотил ее. Пока однажды утром не проснулся рядом с холодным телом. Никто тогда Семеныча ни словом, ни делом не осудил, в милицию не сдали – детей-то кому-то поднимать надо. Вот и похоронили рабу божью Наталью, как и не было ее. А Семеныч, чай не дурак, понимает, что не колоти он супружницу накануне, так, глядишь, и не сбежала бы она от него ночью темной в объятия Божии.
Теперь и Семенычу уже недолго кашлять осталось – рак легких приближает свидание с супругой.
А недавно дурной смертью погибли муж и сын сестры: спиртом отравились. Говорил Семеныч сестре своей – не надо с судьбой заигрывать, проклятую фамилию сыну давать. Кому она доказать хотела, что проклятье суеверие пустое? Остался теперь только сын Семеныча, Васька. Один, последний в роду.
Последний. Потому как сына ему Аленка так и не родила. И выходки Васькины терпеть больше не стала – на развод подала. И то, справедливости ради сказать, тринадцать лет мужа своего в люди вывести старалась.
Давно уже сын с невесткой в город перебрались, а все ж каждое лето дом Семеныча оживал, наполнялся гвалтом детских голосков. Да и зимой сын, бывало, нагрянет с семейством – и праздник тогда на все село. Только и разговоров, что Аленка приехала. И каждый день кто-то в гости их ждет, угощение готовит – сельчане меж собой об очередности договариваются, бани топят, пироги пекут, баранов режут. Стараются дорогим гостям угодить. И его, старика, конечно, приглашают.
И вдруг как гром среди ясного неба – развод. И с Семенычем Аленка не поговорила. Может, стыдно было. А, может, боялась, что свекр отговаривать станет? И, чего уж греха таить, так оно и было бы.
Пусто стало в доме Семеныча. Васька, конечно, внучек привозил – Аленка не препятствовала. А вот потерялось что-то… Что-то невосполнимое. Что-то, что дарило надежду. Очень уж хотелось старику верить, что проклятье сгинуло.
Не выдержал старик, решился в город ехать, со снохой поговорить.
О той поездке сейчас и думал Семеныч, сидя у печки.
Сын быстро Аленке замену нашел – молодую, разбитную. Под стать себе: и выпить любит, и покурить не откажется, и разговаривает матом. И таким диким это Семенычу после Аленки-то показалось, что спать ночью не смог. Да и в квартире прежним Аленкиным уютом и спокойствием уже не пахло. Холодно, стыло…
Новой молодухе кашляющий старик не по душе пришелся. Собрался Семеныч да и ушел по-тихому от семейной грызни, от склочной бабы, от сыновьего унижения.
Ноги сами привели старика к дому бывших сватов, где он и остановился в растерянности. Зачем пришел? Что ему здесь делать теперь? Достал сигарету, закурил, кашлем зашелся. Из подъехавшей машины вышел сват. Удивился, обрадовался, в дом пригласил. Опахнуло внезапно теплым Аленкиным запахом – будто сноха приобняла. Сватья руками всплеснула, кинулась на стол собирать.
Так и прожил Семеныч у бывших сватов все дни, что собирался у сына погостить. Ваське, конечно, сообщили, где отец находится. Тот прибегал, суетился, пытался убедить отца к нему вернуться, да только слышал Семеныч неуверенность в голосе сына. Да и сватья непреклонно заявила, что больному деду лучше будет с ними. Дескать отварами его подлечат, да к целебным источникам свозят.
Сваты сына перед отцом не ругали, не чернили, принимали по-прежнему, как родного. О разводе сватья сказала только: “Не наше это дело. Пусть дети сами разбираются, взрослые уже. Непросто им вместе жилось. И виноватых не ищи – оба хороши. А нам с тобой делить нечего, у нас внуки общие”.
Многое за те дни понял Семеныч. Вспомнилось ему, как с самого начала не верил, что сыну удастся такую жар-птицу в руках удержать. Только после свадьбы отпустило, успокоился. А выходит, не обманули предчувствия – не удержал.
И сердце отцовское сжималось то от гнева, то от страха, то от бессилия: неужели род на Ваське так и закончится? Эх, Аленка, Аленка… Родила бы Ваське сына, да потом бы уж уходила… Что же теперь будет? Семенычу и слов не нужно, чтобы понимать – покатился сын по наклонной. По стопам деда идет – пьянки, гулянки, мордобои… Новая подруга до добра не доведет – сама же его к пропасти и подталкивает.
