– Ой! Что ж это делается! – всплеснула руками немолодая женщина, когда выронила из рук на землю бурый глиняный кувшин с кислым огуречным рассолом, который, к счастью для нее не только не разбился, но даже и не и не успел сильно накрениться, пролив лишь малую часть своего содержимого.
Она быстро наклонилась и, причитая в полголоса, взяла его в руки, удивляясь столь удачному падению потенциально хрупкого сосуда, который, едва коснувшись земли, остался в вертикальном положении, чуть смочив ее босую ногу несколькими каплями выплеснувшейся жидкости.
Она была одной из тех, кто суетился в яблоневом саду, среди деревьев, накрывая на составленные вместе, в длинную цепочку, столы, которые были принесены из домов и построек для многолюдного деревенского застолья, случавшегося по большим праздникам, на свадьбы, крестины или поминки. В это время года, когда светило и согревало землю яркое июньское солнце и у крестьян было много работы в полях и огородах, а потому праздновать было нечего, оставались только, в качестве поводов для общего сбора многочисленных родственником за общим столом, лишь два последних из перечисленных. Со стороны, по траурному виду облаченных в темные, неброские, а порою и просто черные юбки и блузы, женщин, головы которых были покрыты угольного цвета платками, становилось понятным истинное назначение приготавливаемого застолья.
Кое-кто из них, не зависимо от возраста, поднося к столу что-нибудь из блюд, всхлипывал, дергал опухшим от слез носом на раскрасневшемся лице, а потом, когда руки становились свободными, вытирал фартуком или краем повязанного на шее платка текущую по щеке слезу. Кто-то держался строго, сдвинув брови к переносице и, не поднимая глаза, монотонно двигался от крыльца дома в сад и обратно, доставляя к столу очередную тарелку или чугунок, поставив который, легким жестом отгоняла от еды и закусок многочисленных жужжащих насекомых. Чтобы избавиться от налетов последних, одна из женщин, едва ли не самая старшая, переваливаясь с ноги на ногу, как это делают те, кто постоянно испытывает проблемы с больными суставами и терпит неприятные ощущения от них, не спеша накрыла каждое блюдо чистой тканью, изолировав его от мух до прихода с кладбища всех участников похоронной процессии.
Иногда среди суетящихся с приготовлениями трапезы женщин начинались и скоро заканчивались разговоры с поминаниями добрыми словами усопшего, его семьи, вдовы и детей, на плечи которых взваливались все заботы по дому и хозяйству. То и дело кто-нибудь тяжело вздыхал, тихо приговаривая:
– Не ко времени! Не ко времени! Мог еще жить и жить! Ведь полон сил был и так быстро ушел!
А рядом стоящая родственница или просто пришедшая помочь с кухонными хлопотами женщина вторила ей:
– Да, не ко времени.
Закончив почти все приготовления, уставшие хозяйки собрались возле стола, опустившись по очереди на еще свободные скамейки, заранее приготовленные и расставленные для многочисленной деревенской родни покойного и его семьи, возвращения которых с кладбища уже поджидали. Женщины сели спиной к угощениям, все, как одна, сложив натруженные руки на коленях и, чуть ссутулившись, начали тихо обсуждать дела семьи, в саду которой они сейчас находились и накрывали столы.
– Хоть два сыночка уже выросли. Семьи свои создали. Матери помогать будут, – начала одна, то, что, переваливаясь с ноги на ногу из-за больных суставов, укрывала продукты от мух.
– И остальные уже взрослые совсем. То же мать не оставят, – отвечала та самая, которая несколько минут назад едва не выронила из рук глиняный кувшин с огуречным рассолом, а потом ловко его подняла, радуясь, что тот остался целым.
– И Катя взрослая уже! Того и гляди – замуж выскочит! – поддержала общий тон и тему разговора третья женщина, отмахиваясь от жужжащих возле стола насекомых. – Красавица, вон, какая! Умница! Обузой родителям не стала. В Горький уехала, выучилась там.
– А она хоть знает про отца? – встрепенулась та, что говорила перед ней, внезапно обеспокоившись осведомленностью старшей дочери покойного о случившемся в семье горе.
– Наверное, сообщили ей, – растерянным взглядом посмотрела на собеседниц четвертая женщина, чье лицо было опухшим от того, что она периодически начинала тихо лить слезы и всхлипывать, оплакивая усопшего, которому приходилась родственницей.
– Да как же сообщили то? – прозвучал ответ обладательницы больных суставов. – Это же надо было в город ехать, телеграмму давать. Письмом не успеть. Только телеграммой.
– Так и не поехал ни кто, вроде! – заключила вторая. – Какие там телеграммы, когда по радио такое объявили.
– Теперь жди, всех мужиков позабирают! – промолвила заплаканная, снова и снова краем влажного от слез платка, не то вытирая, не то размазывая по щекам влагу, причиной образования которой теперь могли стать не поминки, а что-то еще, к обсуждению чего собравшиеся могли вот-вот приступить, если бы не появлении возле дома покойного хозяина его пожилой тетки, облаченной в траурное одеяние и ведомой под руки внучкой-подростком.
Сидевшие на скамьях женщины, увидев ее, замолчали и все разом повернулись в сторону пришедшей, глядя на нее сочувствующими взглядами. В ответ та сама залилась слезами, полившимися ручьем, едва увидела сосредоточенное на своем появлении внимание и, тяжело облокотившись на внучку, остановилась, подняла трясущейся рукой клюку, явно мешавшую ей достать из кармана фартука платок. Девочка опередила ее, прочитав в движениях бабушки ее намерения вытирать льющиеся от горя слезы и, вложила ей в ладонь скомканный кусок материи. Одновременный тихий плач и всхлипы потянулись по яблоневому саду, усиливая царившую в нем траурную атмосферу.
Через несколько минут, когда все присутствующие наплакались и, постепенно, стали приходить в себя, одна из женщин обратилась к старухе:
– Тетка Серафима, не уж то всех мужиков наших позабирают? В четырнадцатом году, вроде, не всех. Кого-то в деревнях оставили, при семьях.
– Так и в Гражданскую не всех! – поддержала разговор «опухшая». – В соседнем районе подчистую загребли, всех под ружье поставили! А до нас тогда не дошли! Только те, что сами захотели, те и пошли.
Старуха тяжело вздохнула в ответ, но промолчала. Она медленно, так же при помощи внучки, опустилась на скамью и, начала, не спеша, тщательно вытирать материей влагу под глазами, всячески стараясь рассмотреть то количество, что впитывала в себя ткань после каждого мазка.
Собравшиеся ждали от нее ответа, как от самой старшей, а потому наиболее авторитетной и опытной в их женской среде. Но его так и не последовало. А потом и вовсе ожидание было прервано появлением еще одной селянки, почти прибежавшей к ним, что было заметно по ее частому и тяжелому дыханию, гримасе боли на лице и прижатой к боку руке, как это обычно делают при покалывании от интенсивного бега.