Когда ребёнок распахнёт глаза…
Когда ребёнок распахнёт глаза
на то, что мы назвать хотели миром,
и первым делом будет не слеза
(обида, стыд, боль, рана; – спи, малыш, не выдам),
но слово, что захочет он сказать:
«дом», «пашня», «дождь», «листок»…
Скажи мне: «книга»,
«ученье», «свет». А «тьма» не говори. «Отец» и «мать»,
«сестра» и «брат». Не говори «болит», не шмыгай.
Нет боли. Есть любовь. Нет зла. Не говори:
«глаза у страха…» Откровенно,
малыш, мы просто люди (полудикари).
Нам свойственно, как людям, заблужденье.
Мы падаем, мы катимся – о да, мы знаем смерть:
за жизнь мы умираем раз по десять.
Мы рады бы, мой мальчик, не взрослеть,
но чересчур вдруг начинаем весить.
Малыш, когда ты распахнёшь глаза —
и ощутишь до синевы небесной жажду,
потом вдохнёшь… За оба края взять —
двумя руками. Верю – не промажешь.
И не забудь о нас, кто небылицы лепит.
На свете существует только мир.
Стыда, обмана, боли, смерти нету.
Ну, распахни глаза и посмотри —
как в небеса укутаны все дети,
как нежно произносят по складам:
«поэзия», «любовь», «музыка», «мама»…
Как весело им всем. Как горько нам
за азбучной, за пресловутой рамой.
Малыш, открой глаза!
«Девочка с упрямой чёлкой…»
Девочка с упрямой чёлкой,
норовящей скрыть от неё весь свет, —
за спиной тяжеленный ранец,
сменка в левой руке, в тряпичной сумке,
идёт из школы домой.
«А знаешь, как появляются дети?» —
спрашивает попутчица – ни с того ни с сего —
и искрит всезнающим женским оком.
Знаю.
Знает, конечно, —
аист здесь ни при чём,
тем паче капуста.
«Не от поцелуя» —
говорит одноклассница.
Знаю.
И правда глупо:
возникнуть из прикосновенья
случайных губ к случайным губам
(она целовала Мишку: он подарил ей розу,
сломанную северным ветром).
И даже к неслучайным – к нарочным.
Когда я родилась, цвели розы,
звонили колокола.
Мама долго мучилась, но верила —
и молилась, молилась.
Когда солнце вошло в зенит,
я не вынесла маминых пустых молитв —
и осуществилась.
«Ну да, ну да! рассказывай сказки!»
А потом: «Я тебе покажу» —
и тащит девочку в дом,
чтобы открыть страшную тайну вчуже.
«Ну да, ну да… —
дразнит девочку. —
Розы, колокола… А прежде?»
А прежде было ничто, то есть:
Ничего не было, —
говорит девочка.
Но вот её тычут в книгу —
источник знаний.
Книга большого формата,
с картинками и «пузырями».
На обложке – море капусты, над ним —
ошалевшая птица со странным грузом.
«Читай-читай» —
и девочка читает.
«Читай-читай» – интригует,
но внезапно меняет призыв на: «Смотри-смотри» —
и листает до нужного места.
Какие мерзкие лица… —
думает девочка и закрывает книгу.
«Ну что, понятно?» – экзаменует товарка.
Понятно. Девочка вскидывает на спину ранец,
берёт в левую руку тряпичную сумку со сменкой
(на сумке вышиты розы) и не прощаясь уходит.
Уже дома, разглядывая
светлое и тревожное лицо матери,
близкий и далёкий отцовский лик,
девочка решает: вылепили из глины.
(Вот почему мама так часто вскрикивает:
«Осторожно!» – и подхватывает, словно над пропастью.
Отец в такую минуту скорее суров, чем нежен.)
1
Когда наконец поняла, что я – это «я»,
решила: буду «не-я», тогда не найдут
(и без пряток под ванной).
Мама экзаменует: «Кто моя дочка?»
Отвечаю: «Не я».
2
Однажды папа повёл в ЦПКиО.
Не спрашивал, хочу ли мороженого —
купил. Я ела ванильный пломбир.
А хотела другое. Но молчала.
Качелей не помню. Только иллюзион.
До сих пор не прошла
тошнота.
3
Проехала две тысячи километров.
Обнимаю бабушку. Она с порога:
«А мне пора мыть в мотовилах
1».
У бабушки есть заклинание,
которое ускоряет её работу.
Плутовато подмигивает, я начинаю:
«Шахер-махер…» Продолженье в рифму
бабушка всегда досказывает сама,
иначе ничего не выйдет.
4
Мой дядя похож на д'Артаньяна
и, разумеется, на Боярского,
в которого я, шестилетняя, влюблена.
У него такие же волосы, усы, шляпа,
тёмные очки и конь, правда красного цвета.
Мы скачем по бескрайним полям:
он сажает меня впереди, ветер в лицо,
и во всю мощь боярского голоса надо мной:
«Городские цветы, городские цветы,
навсегда завладели вы сердцем моим.
Оооооооооооо».
Другим летом красный конь
покоится, истлевший до косточек,
за поленницей. Я делаю шаг
к его покорёженной морде —
а мне навстречу гадюка
или уж (я плохо их различаю).
5
Когда папа умер, мама сказала:
«Теперь ты будешь за маму, а я за папу».
Мне было уже четырнадцать, а сестре четыре,
поэтому за маму была я; а Юля – за ребёнка.
«Твоя кожа всегда пахла морем …»
Твоя кожа всегда пахла морем —
я утыкала в неё свой нос.
Я знала – когда мы поедем скоро
на юг, там будет стоять утёс,
а ещё там будет пахнуть тобою:
белизной твоих мягких рук —
от запястий до плеч – вечерним прибоем.
Я тебе говорила вслух:
«Мама, ты пахнешь морем и пеной».
Но это уже когда ты спасла
меня, увлечённую волной и верой
в морские подводные чудеса.
С тех пор, из бассейна всплывая смерти,
я словно опять на твоих руках,
пахнущих морем. И мрачные сети
снова рвутся впотьмах.
24 ноября 2016
«В мире вымысла не доискаться смысла…»
В мире вымысла не доискаться смысла.
Песни мёртвых пронизали мглу.
Девочке кораблик часто снится —
он бежит, бросается в волну.
Девочка спешит за ним по ветру,
красной нитью дёргает слегка.
Спрашивает – и не ждёт ответа,
что кораблик ищет в облаках:
он их ловит парусами вдоволь,
девочку он тоже зачерпнул.
«Не люблю ни моря, ни улова», —
девочке он на ухо шепнул.
Нить оборвана, и он на дно уходит.
Девочка раскинулась звездой.
Спи, кораблик! Пусть русалки водят,
когда дремлет память-рулевой.
14 декабря 2016
Что это было? – спросила Люся,
когда отошла от наркоза.
Соседки не ждали её вопроса,
но сказали: «Уже не волнуйся.
Что это было, никто не знает. И хорошо – не надо».
Нет, говорит, я спрошу у знакомого Васи,
анестезиолога. Пусть мои дни он скрасит.
Вы представьте – я была шуршащей бумагой!
Я плыла по бумажному морю на пароходе
бумажном. Я летела в бумажном небе,
держала в клюве бумажный стебель
и видела, как бумажные воды сходят.
Потом я стала бумажной собою.
Мои щёки и груди шуршали, как шуршат журналы.
Моя рана тлела, превращалась в пыль и улетала,
когда я посыпала её бумажной солью.
И вот я осталась куколкой – для вырезанья,
помните, в детстве, в «Весёлых картинках», что ли.
Если надрежешь лишнего – ничего, никакой ведь боли.
Интересно, а едят бумажные куклы, к примеру, лазанью?
Мне сейчас захотелось лазаньи с мясом или с грибами
и очень крепкого кофе, желательно с пряной корицей.
Дорогие, мне кажется, нет, я уверена – наша больница
превращается в Большой драматический театр оригами.
Маша ответила коротко: «Не пи..и».
Гуля: «Я будто камнем с горы летела».
Надя: «У меня ничего; ни души, ни тела…»
Люся чиркает спичкой: бумага, гори!