Андрей Родионов, Екатерина Троепольская - Оптимизм. Поэтические пьесы

Оптимизм. Поэтические пьесы
Название: Оптимизм. Поэтические пьесы
Авторы:
Жанр: Пьесы и драматургия
Серии: Нет данных
ISBN: Нет данных
Год: 2017
О чем книга "Оптимизм. Поэтические пьесы"

«Оптимизм» – сборник поэтических пьес Андрея Родионова и Екатерины Троепольской. Драматургия в стихах – довольно редкий жанр в наше время, на первый взгляд не соответствующий задачам современного театра. Тем не менее постановки по пьесам Родионова / Троепольской идут и на модных, и на экспериментальных площадках страны. Зрительский интерес обусловлен острым социальным содержанием пьес, не менее острым юмором и, конечно, жестким поэтическим слогом известного поэта Андрея Родионова.

Бесплатно читать онлайн Оптимизм. Поэтические пьесы


© А. Родионов, Е. Троепольская, 2017

© Д. Давыдов, предисловие, 2017

© ООО «Новое литературное обозрение», 2017

Стихотворная прививка

В свое время поэтику Андрея Родионова порой относили к несколько спорному, но немаловажному для самоосознания поэзии движению «нового эпоса». Провозвестник этого конструкта поэт Федор Сваровский писал: «Его основные внешние признаки: повествовательность и, как правило, ярко выраженная необычность, острота тем и сюжетов, а также концентрация смыслов не на реальной личности автора и его лирическом высказывании, а на некоем метафизическом и часто скрытом смысле происходящего, находящемся всегда за пределами текста»[1].

Теперь Андрей Родионов публикует лирический дневник, состоящий из восьмистиший, которые, как мне неоднократно доводилось говорить, есть квинтэссенция лирического высказывания в постромантической отечественной традиции. Об этом же пишет Илья Кукулин: «Родионов в одном из своих восьмистиший невозмутимо возвращается к структуре, заданной Пушкиным, Дельвигом и Туманским, – но его герой не выпускает птиц, а кормит, и не на Пасху, а на совсем другой весенний праздник, не религиозный, а бюрократический – учрежденный в 2007 году в России День работников культуры»[2]. Травестия и отчуждение остаются с поэтом, но обращены уже на самого себя, а не на внешний мир.

А в недавнем интервью Родионов, анализируя собственную эволюцию, подчеркивает: «…в то же время я стал заложником тех критических высказываний и долгое время не мог выйти за рамки баллад о маргинальных героях. И до сих пор я для многих – певец городских окраин. Но я изменился, и постепенно изменились мои стихи. Даже мата в них стало гораздо меньше. Теперь эпическое высказывание я оставил драматургии, а в поэзии стал лаконичнее и лиричнее. Но замечу, что, хоть театр сейчас – это самое живое пространство, с критическим анализом там дела обстоят гораздо хуже»[3].

Рубежным событием в трансформации родионовской практики стоит, наверно, признать стихотворный сборник «Новая драматургия» (даже в аннотации к этой книге сказано, что название «пародийно отсылает к „новому эпосу“, направлению, с которым поэт безусловно пересекается, но из которого столь же резко выламывается»[4]).

Теперь – в соавторстве и сотворчестве с Екатериной Троепольской – Родионов поправляет дела в области театрально-драматургического критического анализа. Цикл пьес, написанный Родионовым и Троепольской, и начало их сценической судьбы (о чем скажу несколько позже) выламываются из тех трендов, что характерны для весьма и весьма богатой яркими именами современной отечественной драматургии. Происходит перенос и опыление одной художественной традиции с помощью другой. Драматургия, дающая то самое ощущение «живого пространства», получает от актуальной поэзии прививку метаязыковой рефлексии.

Здесь необходимо выделить главное, как минимум для меня: перед нами поэтическая драматургия в самом прямом смысле слова. Как «Фауст», как «Горе от ума». Способ организации драматургического текста для современной сцены достаточно провокационный и уж по крайней мере нетривиальный.

Возможно, важнейшие достижения современной отечественной драматургии связаны с максимальным растождествлением художественного остранения и сценического действия, что получает наивысшее развитие в документальном театре. Минимальный зазор между зрительным залом и сценой, гиперреализм документального театра становится одной из немногих форм того болезненного укола, который необходимо применить по отношению к дикому мясу ленивой и нелюбпытной публики. Этот метод позволяет передать всю гамму чувств и состояний, но катарсический эффект здесь достижим именно через отождествление, а не отчуждение: это не аристотелевская поэтика, но и не брехтовский эпический театр, а разрыв эстетического пространства и валоризация, статусное присвоение и обозначение данного разрыва как заново понятого эстетического.

Думается, такого рода стратегия очень продуктивна, но она не может быть единственной рабочей моделью. По сути, стихотворная речь, как речь по большей части неестественная, выделенная из нулевого уровня говорения, речь подчеркнуто семиотизированная, выполняет такую же роль разрыва инерционного, привычного театрального успокоения, – но тут программа оказывается ближе как раз к брехтовской (недаром в пьесах Родионова и Троепольской возникают зонги), к программе остранения. Не случайно еще в одном интервью Родионов говорит: «Мы… продолжаем проверять на прочность тему: можно ли говорить стихами, не только когда ты один на один с залом, но и если это драматургия, то есть система действующих лиц и конфликтов? Можно ли делать современную драматургию в стихах?»[5]

Штука, однако, в том, что само стихотворное устройство пьес Родионова и Троепольской подразумевает в своем роде единство материала и формы, оно обыграно на уровне фабулы. В центральных, с моей точки зрения, пьесах сборника, «Проект „Сван“» и «Зарница», которые образуют своеобразную дилогию (антиутопическую или дистопическую), говорение стихами есть некий норматив социума, своего рода реализация на уровне внешних репрезентативных структур идей государственной духовности. Русская поэзия предстает одновременно и как высшая форма национального духа, и как репрессивный аппарат.

В пьесе «Проект „Сван“» стихотворная речь напрямую отождествляется с речью официальной, становится элементом своеобразной диглоссии, подобно церковнославянскому языку в Древней Руси или латыни в средневековой Европе. В лучшей рецензии (так полагает и Родионов[6]) на блестящую постановку по этой пьесе, осуществленную Юрием Квятковским, поэт, филолог и критик Павел Арсеньев пишет: «Если культурную мифологию самой читающей нации, давно пошедшую на политтехнологические формулы, доводить до логического предела, то только настоящие поэты могут считаться в ней полноценными гражданами. Впрочем, образцовыми гражданами, гражданами в превосходной степени оказываются в этой ситуации сами чиновники УФМС, не перестающие изъясняться в рифму ни на секунду»[7]. Конфликт между естественностью речевого поведения и стихотворным языком, навязанным как единственно легитимная форма допуска в социальное пространство, неразрешим на уровне опознаваемой реципиентом достоверности: он может обернуться либо истерическим террором, тотальным убийством, как это происходит ближе к концу второго действия, либо наивно-утопически, в статическом умильном, нарочито лубочном финале пьесы.

Стихотворное насилие пронизывает и пьесу «Зарница»: хтонические существа вынуждены играть по тем же правилам, что и подданные поэтической автократии, более того, контроль здесь осуществляет перебежчик из архаического мира стихийных божеств в пространство иерархий полицейско-бюрократических. Наложенная на фабулу, отсылающую к целому пласту шекспировских («Комедия ошибок», «Сон в летнюю ночь», «Двенадцатая ночь») и античных комедий, ситуация в пьесе выворачивается демонстрацией выморочности любого выбора. Сакральное переживание приводит героев пьесы – подростков – не к божественному восхищению, αρπαγμος, но к вполне профанной работе с конвенциональными же, пусть и субкультурными по природе ритмическими механизмами – созданию музыкальной группы.


С этой книгой читают
В двадцать первом веке он учился исцелять, а в пятнадцатом ему пришлось убивать. Роберт Смирнов, он же Робер де Могуле, вступив в Третий орден францисканцев, стремился стать лучшим, доказать свою незаменимость. Его наконец оценили, доверили охранять последнюю надежду растерзанной англичанами Франции. С первого взгляда он понял, что это Та Самая, Единственная…Но отчего-то кажется, что порученная ему миссия – с двойным дном.Как он должен будет пост
Когда-то, шесть веков тому вперед, Роберт Смирнов мечтал стать хирургом. Но теперь он хорошо обученный воин и послушник Третьего ордена францисканцев. Скрываясь под маской личного лекаря, он охраняет Орлеанскую Деву.Жанна ведет французов от победы к победе, и все чаще англичане с бургундцами пытаются ее погубить. Но всякий раз на пути врагов встает шевалье Робер де Могуле. Он влюблен в Деву без памяти и считает ее чуть ли не святой. Не упускает л
По дорогам Англии движутся пятеро воинов-францисканцев, чья задача – освободить из плена дядю французского короля.У каждого из них своя тайна. Шевалье Роберу де Армуаз приказано отравить спасенного узника, ведь герцог Орлеанский не должен ступить на берег Франции. В отряде есть предатель, но вот кому он служит? А кто-то из воинов предназначен в палачи самому Роберу и после убийства герцога должен оборвать нить, ведущую к заказчику преступления.Уд
В этой книге собраны сочинения талантливого городского поэта, чьи стихотворения никого не могут оставить равнодушным. Каждое сочинение в отдельности представляет собой целую историю, которую надо прожить и прочувствовать.Женщины, кабаки, сигареты, алкоголь, поиск самого себя – все это вы найдете в собрании сочинений Александра Раткевича.
Произведения трех авторов. Отличные стихи, самая разная тематика и стили. На обложке не зря выбрана картина, на которой три розы, это символ трех поэтов, один из которых еще юн и не совсем распустился.
В данной книге представлены два рассказа: «Молитва матери» и «Собака». В этих двух рассказах автор хочет показать, что в какие бы трудные ситуации ни попадал бы человек, Бог показывает свою любовь к нему.
О книгах Галины Щекиной говорят, что они сценичны или кинематографичны. Это потому, что в них есть действие, динамика людей и событий. Здесь представлены две пьесы Щекиной – «Аскет», «Бася и Коль». Автор считает их пьесами для чтения, но пьеса «Бася и Король» была поставлена в детском театре-студии «ПодРосток» в Вологде в 2007 году под руководством В. Шахова и Т. Слинкиной. «Треугольник» – короткая одноактная пьеса.
Молодая художница Маргарита Амелина бросает вызов торговцам оружием, чтобы отомстить за убийство своего жениха. Некоторым из них она продает свои картины, после чего всех их находят повешенными. Кажется, что ее месть начинает осуществляться, пока она не встречается с последней из своих намеченных жертв – Александром Романовичем. Одна из ее картин, проданных Александру, начинает свое психологическое воздействие – погибает брат Александра. На девуш
Вся недолгая жизнь Михаила Лермонтова полна роковых совпадений, словно бы из двух возможностей развития событий – плохой и наихудшей – он всегда выбирал наихудшую. Для него, для его жизни все последствия выбора были печальны, они приводили к резким переменам – нежелательным, несчастным, непоправимым. Но для дела, которым он занимался, для литературы они оказывались благими. Чем больнее играет душой судьба поэта – тем громче и чище звучит его лира
Представьте, что вы знаете день, когда задуманное вами дело принесет деньги. Знаете, когда начать важный разговор, а когда быть особенно осторожным в обращении с деньгами. Согласитесь, с таким знанием вы всегда окажетесь в выигрыше!Автор этой книги – Наталия Правдина, более 20 лет посвятила изучению древних восточных и современных психологических практик. 365 уникальных практик из календаря Наталии Правдиной сделают каждый день года денежным!Этот
Сборник коротких рассказов и миниатюр для всей семьи, основанные на реальных жизненных историях. Эта книга о счастье в каждом дне, мгновении, которое мы часто воспринимаем обыденно и не замечаем, о семейных ценностях и душевной теплоте к друг другу.