На мне был новый свитер, жгуче-красный и некрасивый. Сегодня двенадцатое мая, но на улице всего градусов десять. Четыре дня я мерзла в легкой одежде, а потом решила купить что-нибудь теплое на распродаже – не хотелось копаться в коробках с зимней одеждой. Такая в Чикаго весна.
Я сидела в своем рабочем закутке, отделанном рогожкой, и смотрела на монитор. В моей сегодняшней статье речь шла о преступной небрежности. В Саут-Сайде[2] обнаружили четверых детей, от двух до шести лет, запертых в комнате одних. Из съестного в доме – пара сэндвичей с тунцом и бутылка молока. Три дня дети носились, как перепуганные цыплята, по загаженному ковру. Мать ушла покурить травки и просто о них забыла. Вот как иногда бывает. Ни брошенного окурка, ни хруста костей. Просто ушла и не вернулась. Мне удалось увидеть ее после ареста: Тэмми Дэвис, двадцать два года, толстая блондинка, на щеках розовые круги румян, маленькие и ровные, как следы от донышка рюмки. Я представила, как она сидит на полуразвалившемся диване, в зубах трубка, изо рта клубы дыма. Потом все поплыло, дети остались где-то далеко, и вот она снова – тринадцатилетняя школьница с блестящими губками, которая еще нравится мальчикам, ведь она самая хорошенькая в классе и, прежде чем целоваться, жует коричные палочки.
Вижу брюхо. Чувствую запах сигарет и старого кофе. Устало ковыляя в изношенных ботинках, входит редактор, всеми уважаемый Фрэнк Карри. Зубы в коричневом налете от табака.
– Как статья, детка?
У меня на столе лежит кнопка острием вверх. Он слегка надавил на нее пожелтевшим ногтем.
– Почти готова.
Написано три абзаца. А требовалось десять.
– Ладно. Плевать на нее, подшивай в папку и давай ко мне.
– Я и сейчас могу прийти.
– Плевать, подшивай и приходи.
– Отлично. Десять минут.
Мне хотелось забрать у него чертежную кнопку.
Он направился к выходу. Его галстук свисал почти до ширинки.
– Прикер?
– Да, Карри?
– Плевать на нее!
Фрэнк Карри считает меня доверчивой дурочкой. Может, потому, что я женщина. А может, потому, что я и впрямь такая.
Кабинет Карри находится на третьем этаже. Держу пари, его чертовски раздражает, когда он видит из окна ствол дерева. Хорошие редакторы видят не кору, а листья – если они вообще могут разглядеть деревья с двадцатого-тридцатого этажа. Но для «Дейли пост», четвертой по значимости газеты Чикаго, которую перевели в пригород, такого простора больше нет. Хватит с нас и трех этажей, безжалостно распластанных, растекшихся по земле, незаметных среди магазинов, торгующих коврами и лампами. Наш поселок построили в рекордный срок, за три года, с 1961 по 1964-й. Заказчик, корпоративный предприниматель, назвал его в честь дочери, которая за год до окончания строительства получила серьезную травму, упав с лошади. «Аврора Спрингз», – провозгласил он и сфотографировался рядом с указателем нового населенного пункта. А потом забрал свою семью и уехал. Дочь, которой теперь за пятьдесят (со здоровьем у нее порядок, иногда только в руках покалывает), живет во Флориде и раз в несколько лет приезжает сюда сфотографироваться возле указателя со своим именем, как когда-то ее отец.
Я написала статью о ее последнем приезде. Карри она не понравилась: он вообще не любит реалистические сюжеты. Читая статью, он распил бутылку выдержанного ликера «Шамбор», и потом, когда выходил из кабинета, от него пахло малиной. Карри напивается часто, но ведет себя тихо. Однако пьет он не потому, что из его окна открывается такой приятный вид. Просто для того, чтобы отвадить невзгоды.
Я вошла к нему и закрыла дверь: кабинет редактора мне представлялся совсем другим. Здесь хотелось видеть большие дубовые панели, застекленное окно в двери с табличкой «Начальник», чтобы начинающие репортеры могли полюбоваться, как мы яростно спорим о правах[3], данных нам Первой поправкой к конституции. Кабинет Карри безликий и казенный, как и все здание. Там хоть журналистские дебаты веди, хоть мазок гинекологу сдавай – никому дела нет.
– Расскажи мне о Уинд-Гапе.
Карри приложил шариковую ручку стержнем к подбородку. В зарослях седой щетины наверняка осталась синяя точка.
– Он находится в долине Миссури, в дальней части, на юго-востоке. Рукой подать до Теннесси и Арканзаса, – принялась докладывать я.
Карри любил натаскивать репортеров по всем темам, которые считал нужными: количество убийств, совершенных в Чикаго в прошлом году, демографические показатели округа Кук, а теперь ему зачем-то понадобилась информация о моем родном городе, хотя о нем мне говорить не хотелось.
– Уинд-Гап стал известен до Гражданской войны, – продолжала я. – Он стоит на Миссисипи, поэтому некоторое время служил портом. Теперь там основной промысел – убой скота. Жителей около двух тысяч: потомственная денежная аристократия и отбросы общества.
– А ты к кому относишься?
– К отбросам. Из потомственной денежной аристократии.
Я улыбнулась. Он нахмурился.
– И что же, черт побери, там происходит?
Я сидела молча, перебирая в уме бедствия, которые могли произойти в Уинд-Гапе. Это захолустный городишко, где вполне может что-нибудь случиться: автобусы столкнутся или ураган налетит. Рванет на силосной башне или ребенок в колодец упадет. Мне было слегка досадно. Я-то надеялась – как всегда, когда Карри вызывает меня к себе, – что он похвалит меня за последнюю статью, даст повышение и переведет на новый участок работы, а потом сунет в руки бумажку с нацарапанным на ней приказом о повышении зарплаты на один процент. Но я не ожидала, что придется говорить с ним о Уинд-Гапе.
– У тебя же там мама, верно, Прикер?
– Да. И отчим.
А еще единоутробная сестра, которая родилась, когда я училась в университете; я до сих пор с трудом верила в ее существование и часто забывала, как ее зовут. Эмма. И еще Мэриан, которой давно нет в живых.
– Черт возьми, ты когда-нибудь с ними общаешься?
В последний раз звонила на Рождество, после трех стаканов бурбона; разговор получился холодно-вежливый. Я боялась, как бы мать не почувствовала запах виски по телефону.
– В последнее время нет.
– Господи! Прикер, читай хоть иногда телеграммы. Кажется, в августе прошлого года там было совершено убийство? Задушили маленькую девочку!
