Призрак мертвой девушки вяло колыхался между вторым и третьим этажами, заламывая полупрозрачные руки.
– Мистин, – шептал он. – Меня звали Мистин!..
– И сейчас зовут, – машинально отозвался Энгус. Хотя знал, что призрак его не слышит, слишком оторван от реальности. Типичный Уходящий.
Было промозгло: осень наступила в этом году слишком рано и рьяно, сразу утопила весь город в дожде, очень быстро сорвала с деревьев листья, и теперь те стояли совершенно голые.
Энгус застегнул ”молнию” куртки по самый подбородок и поплотнее затянул шарф. Хельга, конечно, предложит горячий чай. Но она опаздывала уже минут на двадцать, а промозглость давно заползла под куртку и теперь вгрызалась в плоть.
Чтобы отвлечься, Энгус стал разглядывать призрачную девушку и пытаться угадать, кем она была при жизни и как умерла. По виду ей было лет около двадцати. Хорошенькая, очень даже, и джинсы совершенно не скрывали приятности форм. Значит, конец двадцатого века или даже начало двадцать первого, а не Вторая Мировая, например. И если как привязанная болтается именно здесь, это место что-то для неё значило при жизни. Можно из любопытства было бы даже покопаться в архиве, но Энгус уже давно не любопытен. Мёртвых всё равно больше, чем живых, это он уже уяснил. А ещё прекрасно знает, что мёртвые задерживаются в этом мире вне зависимости от того, остались ли у них незаконченные дела, а сугубо каким-то своим законам, совершенно непонятным для живых. Поэтому мертвого нельзя упокоить, ему нельзя помочь. Он уйдет ровно тогда, когда наступит время, и ни минутой раньше. Причём у каждого это время своё, Энгус встречал призраки людей, умерших и сто, и двести лет назад, а однажды, в археологической экспедиции, повстречал римлянина первого века до нашей эры. Тот уже почти полностью выцвел и лишился голоса, но очертания ещё проступали.
– Идём! – приказали, и Энгус вздрогнул.
Хельга проскочила мимо, звеня ключами, быстро распахнула дверь в подъезд.
– Давай, заскакивай, холодно же!
Энгус про Хельгу знает не так уж много. Ей за шестьдесят, она преподаватель в университете. В каком именно, неизвестно, но однажды она упомянула, что погибший студент как ни в чем не бывало пришёл на её лекцию на следующий день после смерти. “Серьёзный такой дядечка, седенький и в очочках, умер от инсульта, – сказала. – Брал пару курсов, говорил, всегда мечтал учиться в университете, но в его юности возможности не было, пришлось идти на завод сразу после школы. Видимо, действительно мечтал. Ещё месяца два потом регулярно его видела. Жаль, нельзя привести в пример остальным студентам”.
Хельга действительно первым делом предложила чай. Подхватила и повесила сушиться его куртку и шарф. Её кошка, явно перекормленная и избалованная, окинула презрительным взглядом, но изволила обнюхать ботинки. Потом сразу куда-то исчезла. Буквально растворилась в воздухе.
Ну ничего себе.
Хельга обернулась, всё тут же сообразила и усмехнулась.
– Содержать мертвую кошку гораздо проще, чем живую. При жизни у неё были проблемы с почками, поэтому периодически гадила мимо лотка. Не говоря уж о том, сколько экономится на корме и визитах к ветеринару.
Энгус внутренне согласился. Но подумал, что лично для него мертвый питомец слишком экстремален.
– Почему они здесь остаются? – в который раз спросил.
И в который раз получил в ответ:
– Чёрт их знает. Тебе что, мешают?
Сначала – да, мешали. Теперь уже нет.
***
Энгус сперва думал, что у него очень много матерей. У него почти эйдетическая память и он осознавал себя лет с полутора. И вот он помнит не одну, а много женщин. Как минимум четверых.
Одна сидела по ночам у его кроватки и напевала нечто вроде “шлафе майн принсен”. Он помнит во всех деталях её лицо. Некрасивое и немолодое, но очень доброе. Он чувствовал себя хорошо, когда просыпался среди ночи и видел это лицо над собой.
Вторая появилась позже, после переезда в другой дом. Он хорошо помнит и сам переезд, и момент, когда появилась женщина, которую он тоже считал своей матерью. Эта была совсем молодая и очень нервная женщина и она поселяла в Энгусе неприятную неопределенную тревогу всякий раз, когда появлялась в его детской. Ничего плохого она не делала, но любила подолгу глядеть в окно с совершенно пустым лицом, а потом начинать нервно мерить шагами комнату. Иногда ещё говорила: “Всё в порядке, малыш, всё хорошо!” Это была не самая любимая мать Энгуса. Но она, по крайней мере, не оставляла его в одиночестве.
Третью можно было считать настоящей классической красавицей, и Энгусу особенно нравился её наряд: какие-то перья, ряды жемчугов на высокой шее, платье пышное и яркое, всё оборках и мелких цветочках, которые он всё пытался потрогать. Она влетала в детскую стремительно, склонялась над кроваткой и одаривала коротким холодным поцелуем в лоб, говорила что-то непонятное властным тоном кому-то, кого Энгус не видел. Потом – нежное – адресовала уже Энгусу. И так же внезапно исчезала.
Этих троих, как Энгус позже осознал, объединяло вовсе не родство с ним. Они были похожи только в одном – все они были давно и надежно мертвы.
Четвертая – настоящая биологическая мать Энгуса – умерла значительно позже своего появления в его жизни. Но тоже умерла. И больше её Энгус, что удивительно, не видел. Он не знает, связано ли это с тем, что мать его вечно была погружена в себя и ребёнка своего редко замечала.
***
Хельга курит, но редко. И если уж курит, это означает нечто совершенно нехорошее. Так вот, сегодня Хельга выкурила в присутствии Энгуса (и не спросив разрешения, как обычно спрашивает) подряд две сигареты и сказала:
– Происходит какое-то грёбаное дерьмо.
Выражаться настолько грубо тоже не в привычках Хельги.
– Я тебе уже рассказывала про студента, который ходил на мои лекции мёртвым. Это, конечно, редко, но случалось и прежде. Не со мной, но я кое-что читала. А теперь у меня ощущение, что я схожу с ума. А я, как ты знаешь, прежде в ясности своего рассудка не сомневалась.
Ну да, думать, что сходишь с ума, когда тебе десять и ты видишь то, чего не видят другие – это для слабаков. Хельга сразу родилась железно несгибаемой и гранитно невозмутимой. В десять лет она, вероятно, заявила родителям, что в психиатре нуждаются прежде всего они сами, а она, слава богу, здорова и способна отличить галлюцинации от обыкновенных и заурядных привидений. И не её вина, что у неё нормальное зрение. В отличие от. Это она ещё не вполне уверена, что сохранит рассудок, продолжая жить среди настолько нервных…
Энгус неопределенно пожал плечами. Хельга всё знала, умела и понимала от рождения, а вот ему пришлось многому научиться, набив кучу шишек (и примерно три месяца проведя в детском психиатрическом отделении). Лучше всего ему теперь удаётся молчать. Со множеством оттенков смысла.
