Проклятый сосед иногда берет работу на дом, потому что он трудоголик. Кларенс ненавидит трудоголиков и – своего соседа в частности, потому что, в отличие от них, работать не любит. И не любит шума.
Он вообще фрилансер. Его дом – его крепость. И его рабочее место. И место отдыха. И место силы (особенно в районе дивана). И у него там своя атмосфера. И вот это всё.
Из-за стены опять доносится довольно-таки леденящий душу вопль.
Кларенс ненавидит своего соседа-трудоголика.
Трупоголик проклятый.
Сам Кларенс вполне законопослушен, благонравен и – в свою очередь – для соседей совершенно безобиден. Сидит себе, изгоняет из мелкой бытовой техники мелких бытовых бесов, аккуратно упаковывает по баночкам для коллекции, а неинтересные образцы продает на “Амазоне”. Ни одной утечки за пять лет проживания в этом доме, потому что он аккуратен, и никакого шума, потому что Кларенс работает быстро и чисто. К тому же он дружит со всеми бабушками-соседками и вполне согласен иногда поработать pro bono: приструнить расшалившийся чайник пани Линдре с четвертого этажа или там нащёлкать по носу домофонному духу, который в целом приличен, но перед полнолуниями будто с цепи срывается и начинает трезвонить кому ни попадя. Есть ещё некоторые проблемы с лифтом, но там всё по-настоящему сложно, потому что нужно втираться к нему в доверие, а лифт неприятный и часто просто так, на ровном месте воняет мочой, хотя, конечно, никто в здравом уме бы не посмел… Всё сложно. А пятый этаж не так уж и высок.
В общем, Кларенс ведёт себя прилично. Не то что этот.
***
Что характерно, никто не знает, как соседа зовут. “Этот, с шестого” или еще “ну, этот, чёрт чернявый”. А сам он такой… не стремится общаться. Уходит на работу рано, приходит поздно, в подъезде если кого встретит, молча кивает, а в целом как-то будто кутается в тени и никому в лица не смотрит. И он тот единственный, кого во всем подъезде боится этот охамевший лифт и везёт на этаж без единого писка. Если откровенно, то, наверно, в подъезде соседа боится не только лифт. Кларенсу вот тоже не по себе.
Но сосед, кроме привычки брать работу на дом, особенно никому не мешает и, кажется, отвадил от подъезда подростков с их гормонами и бездомных с их вечным стремлением выпить и тут же завалиться спать по месту пития.
Так что Кларенс… Ну, Кларенсу просто любопытно, правда ли то, что о соседе говорят. Что он штатный некромант в полиции и что не только с трупами свои штучки вытворяет.
Кстати, именно трупных флюидов от соседа Кларенс никогда не ощущает, видимо, тот хорошо на работе моется.
Или работает не там, где говорят.
Короче, Кларенс тратит на соседа непозволительно много мыслей и времени, а лучше бы чем полезным заняться. Например, коллекцию перетряхнуть и подумать, от чего можно избавиться без сожалений, ведь деньги никогда не бывают лишними., а место в квартире волшебным образом не растягивается под все его террариумы.
Ещё можно поковыряться в холодильнике, потому что бес там свой, приличный, но всё же бес, а значит, требует пригляда и профилактического тыканья отверткой.
… К ночи поступает срочный заказ с выездом – крупная техника, аж котёл отопления, и, судя по описанию встревоженной хозяйки, запущен до того, что превратился в маленький филиал ада.
Кларенс не любит покидать квартиру, но тут случай интересный.
И, опять же, деньги нужны.
***
Не то чтобы пани Линдре была так уж любопытна. Не более нормального человеческого, а что человеческое, то не безобразно, так ведь? Вот и Линдре так считает.
И у нее, кстати, весьма удобный дверной глазок, как же не пользоваться.
Линдре вообще-то преподает самую малость часов в местном колледже, основы социологии, поэтому понимает, что любопытство – естественный социальный адаптивный механизм, и этим весьма полезно для выживания человеческой популяции. В общем, она приникает к глазку как раз тогда, когда всем интересный чернявый сосед выходит из лифта. И успевает его хорошенько разглядеть. Но, кстати, тот взгляд чувствует и безошибочно кивает глазку. Линдре не смущается. Она не так просто почти дожила до восьмидесяти, чтобы смущаться по пустякам.
Она жадно вглядывается в соседа. Тот как всегда в чёрном. И сам чернявый, и в черной хламиде, и худой, острый – ну чисто помойный ворон. На этой своей хламиде мог бы и улететь. Но лицо ничего так, достаточно молодое и приятное. Пожалуй, мог быть Линдре студентом. А студенты для Линдре совершенно понятны и давно не страшны.
Нет, не так уж и страшен, решает Линдре.
Но потом, шаркая на кухню, по привычке складывает пальцы в жест, отводящий беду.
***
Вообще конец осени – время достаточно грустное и само по себе, и тем, что толком не прогретые дома неуютны и полны простуд и меланхолии. Кларенс научился делать свой дом приятным и в это время, в основном благодаря примерно двум десяткам подушек и пледов, но в забыл купить новые ботинки, промочил ноги и всё же простыл. Горло саднило даже несмотря на три пастилки, употребленные подряд.
Ехать предстояло на другой конец города, а, значит, на велосипеде, потому что по позднему времени надеяться на автобусы смысла уже не было. Велосипед Кларенса зовут Найджелом, и Кларенс заклял его ещё в детстве, так что велосипед надёжен.
Но ночь. Понимаете, городская ночь – это вам не в каком тихом селе. Город стоит на этом месте уже тысячу лет, это же одних только отпечатков жителей – на всю эту тысячу. А ещё столько всего произошло. Люди рождались, умирали, воевали, убивали друг друга… Какие-то обычные человеческие трагедии, какое-то горе, какая-то радость, безумие опять же.
И потом, город – это ведь не только и не столько даже люди.
– Едем, – сказал Кларенс Найджелу, и тот послушно зашурхал шинами, сперва неуверенно, а потом уже быстро.
Дождь, который лил весь день, ночью не прекратился, но сник до мороси. Скоро Кларенс промок, потому что зонтик не особенно-то помогал. Промок, замёрз и думал, что за заказ, пожалуй, надо было такую цену запросить, чтобы заказчица сама его отозвала. Но все задним умом крепки.
Впрочем, добрался быстро и без происшествий, только однажды крыса бросилась через дорогу и едва не попала под колеса, дурочка.
Дом заказчицы оказался мелкий и на краю парка. Намеренно неухоженный, весь извитый хмелём и диким виноградом, кое-как освещенный чахлыми фонарями и луной, днём он, наверно, был довольно мил, а ночью – откровенно зловещ.
