Жители Берлина впадали в оцепенение, когда по его улицам проезжал экипаж Вильгельма II.
– О, это наш кайзер следует во дворец из своей резиденции! – говорили друг другу каждое утро лавочники, приказчики, владельцы «гастштедтов», расположенных от Потсдама до Унтер-ден-Линден. Они принимали стойку «смирно», пока «мерседес» на высоких колесах с тонкими белыми шинами, в окружении охраны, не промчится мимо.
А дворец монарха располагался в самом центре этого закопченного города, на острове между Шпрее и ее протокой. Здесь, в мрачном здании прусских королей, вызрел и оперся на железные когти пангерманизм, требовавший мирового господства Германии, передела карты Европы и колоний европейских держав в пользу империи Гогенцоллернов, в пользу германских промышленников и банкиров.
Своим главным противником и злейшим конкурентом пангерманисты не без оснований считали Великобританию. Другой стратегической идеей, осенявшей все шовинистические построения и лозунги, был «Дранг нах Остен»[1]. Уже тогда демагогические призывы «оградить Европейский континент от русских стремлений к мировому господству», «обеспечить культуртрегерскую миссию немцев и австрийцев среди варварских славянских народов» сплачивали самые черные империалистические силы Центральной Европы.
Рабочий день кайзера по традиции начинался ровно в десять часов. А за пять минут до этого Вильгельм, позвякивая шпорами, вошел в кабинет и, подойдя к огромному дубовому письменному столу, посреди которого лежала закрытая сафьяновая папка с бумагами, решительно опустился в кресло и попробовал его на крепость.
Он раскрыл папку, просмотрел бумаги, начертав на некоторых листах свою подпись, и стал принимать доклады.
Начальник разведки Генерального штаба быстро зачитал ему две странички о ходе военных действий на Балканах, о попытках французского Генерального штаба спровоцировать вступление в Балканскую войну России, о частичных приготовлениях Австро-Венгрии, которая готова поддержать Турцию против балканских союзников.
Вильгельм обожал разведку. В отличие от многих других тогдашних европейских монархов, и в первую очередь от Николая II, который приближал к себе собутыльников по гвардейским пирушкам, то бишь людей, как правило, никчемных, но родовитых, благоволил прежде всего к разведчикам, ничуть не заботясь об их родовитости. Он почитал за необходимость ежедневно и ежечасно при решении государственных проблем прибегать к результатам разведывательной работы.
Более того, Вильгельм не избегал и сам принимал активное участие на ниве профессионального шпионажа.
Традиции Бисмарка и его «короля шпионов» – Штибера упали на хорошую почву в душе германского кайзера.
Настроение Вильгельма по ходу доклада несколько раз менялось, пока он не сказал:
– Довольно, довольно!
Он встал. Докладывающие бесшумно стали покидать кабинет. Только руководитель всех разведок Германской империи граф Филипп Эйленбург, повинуясь знаку императора, остался в кабинете.
Когда створки двери сошлись за последним посетителем, император принялся нервно ходить по комнате, выдавая свое крайнее возбуждение.
Наконец он заговорил.
– Нужно ускорить подготовку к войне. Потому что начинать ее в шестнадцатом, тем паче – в семнадцатом году будет поздно. Необходимо опередить Британию. Это главный – самый опасный конкурент. К тому же Россия успеет перевооружиться согласно своему плану и войдет в более тесные сношения с Францией.
– Готов ли Мольтке-младший представить окончательные планы ведения кампании против России и Франции: – спросил канцлер у графа, и сам же ответил: – Это следует обсудить в неофициальной обстановке, пока что с глазу на глаз.
– Вот что, – продолжил Вильгельм после некоторого раздумья, – в Берлине нас будут бесконечно отвлекать разными мелочами… Завтра я выезжаю на охоту в Роминтен. Мы поедем с принцем Генрихом. От моего имени пригласите графа Мольтке-младшего и графа Бюлова… впрочем, последнего, пожалуй, не надо, а то он вечно призывает нас пойти на уступки Англии. Разумеется, я хотел бы видеть вас, господин советник императора, и вашего двоюродного брата, министра двора.
План кампании вызревал трудно и медленно. Мысль немецкого императора возвращалась к нему неустанно. О неминуемой и скорой схватке с Россией он задумывался всюду – и в покоях дворца, и на пышных балах, и в блистательном автомобиле, и на смотрах марширующих под грохот барабанов новобранцев, собранных по очередному призыву. Его ум отбирал, оценивал, раскладывал по чашам весов все бесконечные «про» и «контра» предстоящей войны с Россией, все накопленные соображения, все наблюдения богатой событиями жизни.
«Да, столкновения с Россией не миновать: пока она не разгромлена, то несокрушима и Англия, – думал он. – И нет сомнения, что чем дальше, тем легче может рухнуть продуманный план его приближенных и не удастся осуществить до конца собственную потаенную честолюбивую цель – возвеличить Германию и себя».
Станция Роминтен находилась в Восточной Пруссии. Около нее располагалось одно из любимых имений Вильгельма Гогенцоллерна. Здесь, среди лесных пущ и прозрачных озер, на небольшой возвышенности подле деревушки, красовался замок Его Величества – двухэтажный деревянный дворец под высокой крышей, нависавшей над террасами. Прямо напротив главного располагался второй деревянный дом, только чуть поменьше и более простой конструкции. Оба корпуса на уровне второго этажа соединялись крытой галереей. Большую часть обоих зданий занимали покои императорской семьи. В меньшем доме на первом этаже были комнаты для немногочисленной свиты и для гостей, приглашаемых императором на охоту.
Как всегда, уезжая из Берлина, Вильгельм взял с собой в Роминтен императрицу и принцессу Цецилию.
С приездом Гогенцоллерны удалились для краткого отдыха в свои покои, а слуг и гостей разместили согласно чинам.
Когда за окнами рано, по-зимнему, стало смеркаться, а в теплых и уютных покоях резиденции зажглось электричество, гостей звуками гонга пригласили к столу. По правую руку от императрицы посадили генерала Мольтке-младшего, как особу, наивысшую после императора по званию. Принц Генрих, двоюродный брат императора, уселся рядом с Вилли. Возле принца заняли свои кресла оба графа Эйленбурги, своей схожестью как бы демонстрируя устойчивость голубой крови в соседних ветвях семейства.
Во время обеда компания вела традиционный и пустой светский разговор. Император, словно почтенный отец бюргерского семейства, громко хохотал, отпускал шуточки, от которых краснела принцесса Цецилия и в улыбках распускались губы царедворцев.
