Теория государства и права изучает общественные (социальные) явления, т.е. явления общественной (социальной) жизни, к которой относятся и государственно-правовые явления. Главным из них являются государство и право. При этом важно подчеркнуть: теория государства и права не изучает аномальные явления сексуальности, психики, интимные обстоятельства жизни исторических деятелей, парапсихологические способности отдельных личностей к гаданию, ясновидению, провидению и т.д. Не исследует она и формы влияния космоса, а также любых потусторонних сил на процессы жизнедеятельности государства и права. Как поймет мыслящий слушатель, вышеприведенные слова о том, что рассматриваемая наука не изучает, – конечно, ирония. Но иронизировать по столь важному и серьезному поводу, как предмет науки, нас заставляет то обстоятельство, что в последние два десятилетия полки отечественных книжных магазинов оказались заполненными псевдонаучной литературой, в которой сложнейшие вопросы государственно-правового развития стран и народов объясняются как угодно, но только не с позиции подлинной социальной науки. Вот только несколько примеров такого рода. Некоторые исследователи утверждают, что вся история общественного развития обусловлена сексуальными аномалиями исторических личностей. Если верить им, всякая сколько-нибудь заметная личность, хоть как-то повлиявшая на ход развития человечества (прежде всего, в сфере государственной и правовой жизни), обязательно страдала отклонениями от нормы в области сексуальных отношений. Причем, повторимся, это касается едва ли не всех наиболее известных государственных лидеров от древности до наших дней. Особенно «досталось» в этом плане таким историческим деятелям, как Наполеон, Гитлер, Сталин1. Утверждается что именно вышеуказанное обстоятельство выдвигало их на авансцену исторической и политической деятельности и в значительной степени определяло их решения и поступки в сфере политики, права и государства. Целая литература образовалась по «проблеме» влияния психических аномалий на ход развития государства и права. Так, общим и уже весьма избитым местом, переходящим из одного «научного» трактата в другой, стало утверждение о том, что Сталин был «тайным» параноиком (что будто бы было установлено еще в 20-е годы академиком В.М. Бехтеревым)2. Что именно это обстоятельство и предопределяло его политические и государственные решения. И, как следствие этого, именно указанный «психиатрический фактор» предопределил ход развития отечественного государства и права в трагические 30-е, 40-е и 50-е годы XX столетия. В еще одной книге мы с удивлением прочли, что государственно значимые поступки Сталина, более того, исторические решения сталинского Политбюро были обусловлены не факторами экономического и политического характера, а обстоятельствами интимного свойства. Бывшая солистка Большого театра в своих до предела откровенных мемуарах поведала нам о том, что она была близка не только к «самому» Сталину, но и к целому ряда других членов Политбюро ЦК ВКП(б). И будто бы именно во время близких встреч лидеры советского государства делились с ней самыми сокровенными планами социалистического строительства и едва ли не советовались с ней, как эти планы осуществить. Конечно подлинность этих и подобных им мемуаров вызывает большие сомнения, но подобные «произведения» все чаще «предлагаются» вниманию читающей публики1. * * * Активно муссируется в подобного рода «научной» литературе тема «алкогольного синдрома» в истории государства и права. В книге с претенциозным названием «Энциклопедия заблуждений. История» некий С.А. Мазуркевич предлагает весьма своеобразный, если так можно выразиться «криминально-алкогольно-зависимый» взгляд на причины, характер и движущие силы Великой французской революции1. Вышеуказанный автор решил следующим образом «поправить» классический, устоявшийся взгляд исторической науки по данному вопросу. Он, в частности, утверждает, что рассказы в школах на уроках истории, как «вооруженные рабочие и крестьяне упорно штурмовали неприступную крепость, которую защищали враги революции», не соответствуют действительности. Неправдой будто бы является и утверждение о том, что «в конце концов обездоленные парижане смогли сломить сопротивление своих менее обездоленных земляков, чему были несказанно рады сотни заключенных, томившихся в застенках». Агитаторы, повествует далее С.А. Мазуркевич, призывавшие к взятию Бастилии, распаляли страсти, утверждая, что подвалы Бастилии полны ящериц, громадных крыс, ядовитых змей, что там много лет страдают закованные в железо политические заключенные, есть специальные камеры для пыток, которые уже забиты скелетами людей. Все это, однако, по утверждению С.А. Мазуркевича, оказалось вымыслом. Но самое главное, утверждает автор, заключалось в том, что большинство нападавших были не парижанами, а специально привезенными то ли из Италии, то ли из Марселя вечно пьяными отпетыми бандитами, что опровергает версию о том, что революция была совершена восставшим французским народом. Малоизвестно и то, пишет далее Мазуркевич, что толпа не могла бы захватить крепость, на стенах которой находилось пятнадцать орудий, а за стенами – сильный гарнизон. Но предводители бандитов знали, что король дал распоряжение войскам ни в коем случае не стрелять в народ и не проливать кровь. Комендант, опытный офицер старой гвардии, прекрасно справился бы со своими обязанностями, только бы ему отдали приказ оборонять Бастилию. Но он сдал ключи от тюрьмы восставшим и не оказал сопротивления. Мы удивились этому «историческому открытию» и обратились к более авторитетным источникам. Там мы смогли найти прямо противоположное тому, что утверждал С.А. Мазуркевич. Так, в работе выдающегося английского историка Т. Карлейля, автора классического, по общему признанию специалистов, труда по истории французской революции, по рассматриваемому поводу можно прочесть буквально следующее: «Думаю, что описать осаду Бастилии – одно из важнейших событий в истории, – вероятно, не под силу кому-либо из смертных… ...Весь Париж достиг верха ярости, паническое безумие бросает его из стороны в сторону. На каждой уличной баррикаде вихрится кипящий местный водоворот, укрепляющий баррикаду, ведь Бог знает, что грядет, и все эти местные водовороты сливаются в огромный огненный Мальстрем1, бушующий вокруг Бастилии. Так он бушует, и так он ревет… Льется кровь и питает новое безумие. Раненых уносят в дома на улице Серизе, умирающие произносят свою последнюю волю: не уступать, пока не падет проклятая крепость. А как она, увы, падет? Стены так толсты! …Большие часы Бастилии во внутреннем дворе неслышно тикают, отмеряя час за часом… Они пробили час, когда началась стрельба, сейчас стрелки продвигаются к пяти, а огонь не стихает… Уже четыре часа ревет мировой хаос, который можно назвать мировой химерой, изрыгающей огонь. …Наконец, подъемный мост медленно опускается, пристав Майяр закрепляет его, внутрь врывается живой поток. Бастилия пала! Победа! Бастилия взята!»2 Из IV тома «Всемирной истории», изданной Академией наук СССР, также можно почерпнуть совершенно иные сведения о штурме Бастилии по сравнению с теми, которые сообщает своим читателям историк С.А. Мазуркевич. В этом солидном академическом издании, в подготовке которого приняли участие авторитетные специалисты исторической науки, можно прочитать следующие строки: «…12 июля произошли первые столкновения между народом и войсками. 13 июля над столицей загудел набат. Рабочие, ремесленники, мелкие торговцы, служащие, студенты заполнили площади и улицы. Народ стал вооружаться; были захвачены десятки тысяч ружей. Но в руках правительства оставалась грозная крепость – тюрьма Бастилия. Восемь башен этой крепости, окруженной двумя глубокими рвами, казались несокрушимой твердыней абсолютизма. С утра 14 июля толпы народа ринулись к стенам Бастилии. Комендант крепости приказал открыть огонь. Несмотря на жертвы, народ продолжал наступать. Рвы были преодолены; начался штурм крепости. Плотники и кровельщики сооружали леса. Артиллеристы, перешедшие на сторону народа, открыли огонь и пушечными ядрами перебили цепи одного из подъемных мостов. Народ ворвался в крепость и овладел Бастилией». И далее: «Падение Бастилии произвело огромное впечатление не только во Франции, но и далеко за ее пределами. В России, в Англии, в германских и итальянских государствах все передовые люди восторженно приветствовали революционные события в Париже»1. Впрочем, «досталось» от С.А. Мазуркевича не только штурму Бастилии, но и Великой французской революции в целом. Историк, в частности, утверждает, что еще с советских времен большинство наших граждан довольно сильно идеализировали Великую французскую революцию. И если нашу «родную» революцию, полагает он, многие уже осуждают за те неисчислимые бедствия, которые она принесла, то французская революция по-прежнему считается явлением прогрессивным. Автор, однако, убежден, что данная революция подобной оценки никак не заслуживает. Между тем, как неоднократно показывала история, не буквальные размеры и масштабы конкретного акта революционных событий, количество его участников, понесенные жертвы определяют его историческое значение. Это значение обусловливается теми последствиями, которые имеют данные события для всемирной истории, степенью влияния, которое они оказывают на развитие человеческого общества, и способностью вызывать коренные, радикальные преобразования общественных отношений в сфере экономики, политики и права. Что касается Великой французской революции, то она, безусловно, имела такое значение. Великая буржуазная революция во Франции, открывшая новую эпоху всемирной истории, была огромным по своему значению событием.
