Когда ты гуляла по парку
с надеждою на приключенья,
пастух расплевался с дояркой
и спрыгнув на травку с качелей,
ушел в павильон пиво-воды,
напиться назло своей крале.
Какая стояла погода? —
об этом припомнишь едва ли.
Наверное было так жарко,
что ты в павильон заглянула
и пива прохладную чарку
в четыре глотка протолкнула
в томимую жаждою глотку.
Вот тут тебя страсть и накрыла.
Пастух подливал в пиво водку,
он влез в твою душу без мыла.
Чудила ты с ним нешутейно,
все было так сказочно ярко,
пока в заведеньи питейном
не нарисовалась доярка.
В районной больнице, на койке
с тобою финальная сцена.
Покуда не труп на помойке,
не суйся в чужую измену.
Не стоит искать приключений
на жопу, особенно в парке,
где средь каруселей верченья
кругом пастухи и доярки.
Поскакал в садочке Козлик,
обглодал смороды кустик,
покопался в огороде,
где зеленая капуста,
а оттуда в чисто поле,
где пасутся наши козы,
удалой красавец Коля
на подводе воду возит.
Воду возит с водопоя,
куда часто ходит Галя.
А у Тани сердце ноет.
Наша Таня не такая.
Нашу Таню за ворота
не пускают папа с мамой,
чтоб хлыщи и обормоты
не чинили Тане драму.
Начиталась Дуня сказок,
где конец, так под венец.
Ой, под дубом да под вязом
загулял с ней молодец.
Ну, не так, чтобы красиво,
отряхнулся и ушел…
И вот лежит она без сил
и стонет: «Ох, как хорошо!»
Хорошо и так, без свадьбы,
без обрядов и свечей,
без свекровиных объятий,
назидательных речей.
А у Тани сердце ноет.
Наша Таня не такая.
Нашу Таню за ворота
папа с мамой не пускают,
за засовами-замками
изнывала Таня чтоб.
Да, ты не плачь так громко, Таня!
Мы найдем к тебе подкоп.
На лавочке, возле дома, старушки перетирали кому-то кости. Обрывки темы залетали в окно и отвлекали от дел. Пришлось домыслить самой
После дождичка, в четверг,
в разгар сезона
посевной и всхожести озимых,
за оврагом, возле гарнизона,
собирая ландыши в корзину,
шла и пела Галя молодая
про орла и сизую голубку.
Ветерок весенний пролетая,
дунул ей под клетчатую юбку.
Дунул и умчался по делам.
Галя сразу и не поняла,
а когда заметила подвох —
пало подозрение на трех
из семи заезжих удальцов,
что чинили крышу и крыльцо.
Только где залеток тех искать?
И уже коситься стала мать
на ее округлые бока.
Надо Гале выбрать дурака,
заморочить и склонить на брак.
Только вряд ли сыщется дурак.
Все в поселке нашу Галю знают.
Ой ты, Галя, Галя молодая!
Что ж ей так зазря и пропадать?
Стала Галя думать и гадать,
вспомнила про ландыши в сезон,
как ходила петь за гарнизон.
Собралась в овражек по грибочки
на закат, под вечер, ближе к ночке.
Был роман лихой, не затяжной.
Стала Галя прапора женой.
По закону все, по чину вышло.
Ей теперь солдаты чинят крышу,
огород копают, воду носят.
Лето пролетело, скоро осень.
А зимой у них родится дочка.
Пей, зятек, закусывай грибочком.
Теща тебя любит, наливает.
Ой ты, Галя, Галя молодая!
Чешут бабы злые языки,
смотрят исподлобья мужики.
И уже метет по полю снег.
Что там, после дождичка, в четверг,
было или не было – не знаю.
Гой ты, Галя, Галя молодая!
Ходит в гости к Тане тайно
из соседнего села
синеглазая Светлана,
что румяна и бела.
Не идет – бежит вприпрыжку
мимо церкви, не крестясь,
чтоб читать друг другу книжки
про любовь и чью-то страсть.
Все читают и вздыхают,
и в обнимочку сидят.
Ярко щеки полыхают,
души по небу летят.
Женихи гуляют мимо,
Свете с Таней не до них.
Только время зря отнимут
и на кой им тот жених.
Как у печки два сердечка
жарко ноют от тоски.
Не уронят ни словечка.
В печке тлеют угольки.
А когда запрыгнут в поезд
и уедут далеко.
Вот тогда начнется повесть,
как не просто, не легко.
Но зато уж без оглядки
можно Свете с Таней жить.
Можно спать вдвоем и сладко
милой милую любить.
Так мы все бежали к жизни
не в романах, наяву,
кто на стройки коммунизма,
кто за море, кто в Москву.
Где не плюнь – повсюду наши,
как глаза не отводи.
Кто кадилом дымно машет,
кто в правительстве сидит.
Им особо эту тайну
неохота раскрывать
про Светлану и про Таню
нам приказано молчать.
У докторши Райки
сыночек Никита,
рогатку смастрячив,
на дерево влез.
Вселился в него
не иначе, как бес:
он в окна пулял
и косил под бандита.
Но мы его миром
поймали и драли.
Все вроде б уладилось,
только едва ли…
Цветут помидоры
в моем огороде,
и зреет ботва
на картофельном поле.
Вздремнул под забором
сосед алкоголик,
и снится ему,
как он шашни заводит
с женой агронома,
кудлатой блондинкой,
которая жаждет
директора клуба.
А тот продавщицу
сельмага Лукерью
мечтает окучивать
ежевечерне.
Лукерья готова
отдаться без визгу
прекрасному юному
ветеринару.
Но вот незадача:
последний подвержен
безудержной, пагубной
страсти к коровам,
причем, особливо
к голландским телушкам.
Быка племенного
к ним не подпускает.
А бык, озверевши
в таком беспределе,
жестоко бодает
совхозных доярок.
Но что удивительно
– те, стервенеючи,
день ото дня
повышают подои.
Зарплаты растут,
их мужья пропивают.
Мужьям под заборами
глупости снятся…
И лишь агроном,
в неусыпной заботе,
всю ночь от избы
до избы по дояркам,
да так, что родную
жену забывает.
Поет соловей,
и цветут помидоры,
и зреет ботва
на картофельном поле…
Ах, что-то неладно
в мирской нашей доле,
и сердце стучит
нездоровым задором…
Приспичило всем,
от начальства до кур,
друг друга хватать
и любить без оглядки.
Ну кто бы подумал,
что хлопец с рогаткой
не просто засранец,
а местный АМУР!
Ой, беда, беда, беда!
Где крапива-лебеда,
конь гулял.
Ой, горячий конь, гнедой,
почему же он не мой?
– Я бы взял.
Я бы смог его запрячь
и пустить галопом, вскачь
в дальний край,
где вино течет рекой
и до звезд достать рукой
там, где рай.
Низко ли, высоко ли
залетали соколы
на мой двор.
На разбойну трапезу,
пока я с двора везу
свой топор,
чтоб звенел в дубраве он,
хуторянке правил дом
в стороне.
А она, красавица,
стройная, смугла лицом,
только мне
нежно улыбалася,
сладко целовалася…
А жена
смирная, покорная,
в тереме затворная
ждет одна.
Да, кабы не соколы,
что кружили около,
стервецы!
Мою жинку гладили,
от меня отвадили,
удальцы!
Мне бы с той, смугляночкой,
нежной хуторяночкой
благодать.
Да, покоя нет никак,
что жена в чужих руках…
Ой ты…
Ой, беда, беда, беда!
Где крапива-лебеда,
конь гулял.
Ой, горячий конь, гнедой,
почему же он не мой?
– Я бы взял.
Старый дед суровой бабке
патефон с утра заводит,
ставит черную пластинку,
где поёт казачий хор.
Бабка шкалик самогону
за обедом деду цедит,
чтобы кровь его бурлила,
и горел на бабку глаз.
Ты куда запропастилась?
Мы ж с тобой договорились,
что под вечер, ближе к ночи,
на майдан пойдем плясать!
Пусть же все, кто нас увидит,
просто лопнут от досады —
До чего же мы пригожи!
Наша пара лучше всех!
А вчера была погода…
