******
На исходе сороковин по усопшему она снова её увидела. Тощая, будто высохшая фигура женщины в чёрном платке, с неестественно бледным и измождённым лицом… На этот раз она стояла в углу между дверью и престарелым сервантом, устаревшим задолго до того, как Лидия впервые ступила через порог этой квартиры.
Стояла, как всегда, молча, и не мигая, смотрела прямо на Лидию бесконечно уставшим взглядом, в котором с застывшей, безысходно-мученической глубиной, неявно угадывалась мольба об избавлении. В то же самое время, весь её отрешённый вид свидетельствовал о том, что надежда эта ещё более призрачна, чем она сама.
Чем дольше Лидия смотрела на неё, тем явственней в глазах женщины читалось: не присутствовать, не чувствовать, не быть. Ни здесь, ни где-нибудь ещё. Ни сейчас, ни потом… Никогда. Посыл этот был настолько чётко осознаваем, что его можно было принять за собственные мысли Лидии. Одета женщина всегда была как-то неопределённо. Неизменным оставался только черный платок и бесформенные юбки. Такие длинные, что её ног Лидия ни разу не видела. Сейчас, например, поверх невнятной юбки, мешком на костлявых плечах висела мышиного цвета кофта, которая, время от времени то резко, то волнообразно колебалась. Лидия давно уже поняла, что сквозняк здесь не причём. Так являвшаяся к ней с самого детства призрачная женщина дышала. Только очень редко, медленно и тяжело. Поэтому создавалось впечатление, что она регулярно вздыхает.
Первый раз призрак вздыхающей женщины маленькая Лида увидела, когда ей не было ещё и шести лет. В ту ночь матери дважды вызывали «скорую». Во второй раз, уже под утро, немолодая, хмурая фельдшерица, измерив матери давление, устало бросила растерянному отцу: «Нужно в больницу, собирайте её». Они привыкли, что мама часто и подолгу болела. Да и «скорую» приходилось вызывать по нескольку раз в месяц. Но в ту позднеосеннюю, беспокойную ночь как-то особенно безучастно выглядело лицо мамы, и уж очень холодно и обречённо прозвучала фраза хорошо им знакомой тёть Насти, поселкового фельдшера. Разбуженная трёхлетняя Танюшка, громогласно рыдая, вцепилась в носилки, которые несли отец и водитель скорой помощи.
– Уберите ребёнка! – закричала тётя Настя неизвестно кому. Лида стояла точно в ступоре, недвижимая, открыв рот.
– Лидка! – заорал отец, дико вращая глазами, – Уведи малую, живо!
Лида обхватила, зашедшуюся в истерике сестрёнку и, уходя с ней в комнату, услышала, как тёть Настя громко выговаривала отцу:
– Чёрт знает, что такое! Он – кивнула женщина на водителя, – вообще не имеет права машину оставлять, – она как-то странно дёрнула шеей и уже тише добавила, – возишься тут с вами, две бригады на весь район, двадцать-тридцать вызовов за смену, а вам, как об стенку горох! Я ей – ещё один кивок, теперь уже на носилки, где хрипло дышала мать, накрытая своим же пальто, – ещё месяца три назад говорила, чтоб в город ехала, да ложилась на обследование…
Больше Лида ничего не слышала, так как, пропустив носилки, фельдшер тётя Настя плотно закрыла за собой дверь. Вот тогда, лёжа на своей кровати и обнимая всхлипывающую, но постепенно затихающую сестрёнку, она и увидела эту женщину первый раз.
Она стояла в простенке между шкафом и Танюшкиной кроваткой, обхватив худыми руками себя за плечи, точно ей было холодно и не мигая, смотрела на Лиду.
Чахлая грудь женщины редко, с усилием вздымалась и с каким-то сиплым звуком медленно опадала. Казалось, что женщина о чём-то горестно вздыхает. Лида хорошо помнит, что не успела тогда даже испугаться, как следует, так как подумала, что это кто-то из сердобольных и любопытных соседок зашёл узнать, что у них тут за канитель такая посреди ночи. А может сам отец попросил кого-то присмотреть за девчонками, пока он везёт жену в больницу; народ в посёлке встаёт рано. Пока до сознания маленькой Лиды дошло, что вздыхающая женщина не похожа ни на кого из соседей или хотя бы знакомых, к тому же и ног женщины, под длинной тёмной юбкой, как она ни старалась, разглядеть ей так и не удалось, на веранде послышались шаги отца, его сухой кашель и призрачная женщина, глянув напоследок с осуждающим сожалением на перепуганное и вытянувшееся лицо девочки, надвинув на глаза чёрный платок, просто исчезла.
Очень быстро Лида забыла про этот случай, тем более что призрак надолго исчез, да и события развивалась таким образом, что только успевай поворачиваться. Из больницы мать так и не вернулась. Истаяла, как свечка от стремительно развившейся у неё ишемической болезни сердца в несколько дней. Лида этому почти не удивилась. Неосознаваемо она почувствовала, что мама не вернётся, ещё в ту страшную ночь, когда она хрипела на носилках, впопыхах накрытая старым пальто. Лида подозревала, что и младшая сестра каким-то необъяснимым образом почувствовала то же самое, когда рвалась к матери, и захлёбываясь слезами, отчаянно цеплялась за носилки. Они уже тогда детским своим, чистым сердцем почуяли беду. Именно в тот предрассветно-жуткий час сёстры и оплакали мать. А не когда, держась за руки, стояли возле свежевырытой могилы вместе со своим отцом и остальными людьми, безучастно наблюдая на опускающийся в яму гроб с телом матери.
******
Отец женился довольно быстро. Многие в их посёлке считали, что сделал он это слишком поспешно. На грани неприличия. В том смысле, что толком год ещё не прошёл. То есть расписались они с Тамарой, конечно, через год, как и положено, но переехала-то она к ним гораздо раньше. Хотя с другой стороны, как не сделай, люди всегда найдут, что сказать.
Тамару отец привёз к ним из города, да не одну, а с пятилетней дочкой, и Лида не раз слышала, как кое-кто из знакомых, и даже некоторые их родственники говорили о том, что отец с Тамарой знакомы не первый год, а давным-давно снюхались. Лида, слыша это выражение, каждый раз старалась понять, как это? Шли по следу, подобно животным, пока не «снюхали» друг друга?
Так в жизни Лиды и Танюшки появилась мачеха. И ещё одна дополнительная сестра Ира. Но Лида всё равно осталась старшей. А Танька младшей. А городская Ира находилась посередине. Лида уже ходила в первый класс. Отец велел своим дочерям подружиться с Ирой. И при этом строго глядел именно на Лиду, как на старшую. Хотя Танюшка стояла тут же и со скучающим видом ковырялась в веснушчатом носу. Большого желания дружить со стихийно образовавшейся сестрой не было. Они уже пробовали. Городская выскочка Ирка была плаксой и ябедой. Чуть что бежала жаловаться своей маме. Причём по любому, самому незначительному поводу. Даже младшая Танька в таких случаях озадаченно смотрела ей вслед, размышляя, сильно ли влетит от отца на этот раз или обойдётся парочкой шлепков и очередной шумно-показной нотацией. Поэтому дружили только в пределах родительской видимости и досягаемости. Всё изменилось, когда родился братик Коля. Девочки устанавливали очерёдность на право держать живой свёрток на руках, укачивать брата или катить его в коляске. Споры и разногласия не прекратились, но они приняли, так сказать, качественно новую, конструктивную направленность.
