ЗЕЛЁНЫЙ МЁД
1
За всю церемонию похорон Марина не заплакала ни разу. Более того, даже когда гроб с телом её мужа Сергея (а вернее с тем, что от него осталось) опускали в яму, и несколько женщин разом заголосило, то даже тогда она, правда, вздрогнув, но с невозмутимым лицом, лишь плотнее закуталась в роскошный дорогой палантин чудесного фиолетового оттенка. Светка, повернулась ко мне и возмущенно зашептала:
– Ну что за стерва бессовестная!? – Нет, ты подумай, а!? Хоть бы слезинку выдавила! Чужие люди и то больше переживают! И не родственники, заметь, но в знак уважения пришли в трауре. А эта, расфуфыренная стоит, и хоть бы что! Даже этот черный платок соседка, теть Люся в последний момент её заставила, чуть не силком, надеть. Жена, называется…
При всех своих несомненных достоинствах, Светка болтлива до чрезвычайности. Зачастую до неприличия и абсурда. Дело в том, что любая мысль, простое наблюдение, и вообще самая разная информация, не имеют не единого шанса остаться в неприкосновенных границах её внутреннего мира. Для Светки это физически невозможно. Это угрожало бы её целостности, как личности и человеческой единицы. В прямом смысле. Да, собственно, и в переносном тоже. И если её вовремя не остановить, сама она с наплывом распирающей её вдоль и поперек словесной лавины не управится ни за что. Поэтому я очень выразительно на неё глянула. И вдобавок упреждающе дернула плечом. Дескать, и без тебя все понятно. У других тоже глаза имеются. Тем более, что упомянутая тетя Люся внимательно прислушивалась к её громкому шепоту и даже слегка кивала.
Боря стоял рядом с Мариной и слегка придерживал её за локоть. Хотя это ещё вопрос кто из них больше нуждался в поддержке. Щуплый, невысокий Борька с покрасневшими, слезящимися глазами, одетый в легкую куртку, с выражением отчаяния на лице или бледная, но спокойная и неизменно прекрасная Марина в вишневом длинном пальто и чудесной накидке, так гармонировавшей с лазурным взглядом её печальных глаз.
Марина была на добрых полголовы выше Бори. Сейчас он иногда с тревогой пытался заглянуть ей в лицо. Хотя с этой точки обозрения ему была видна лишь нижняя часть её изящного профиля да несколько длинных жемчужных прядей, выбившихся из черной гипюровой косынки.
То, что Боря любил Марину, становилось ясно с первого взгляда. Ну, для некоторых, может быть и со второго. Это, уж чтобы убедиться окончательно. Как правило, большего времени не требовалось совершенно, даже для людей малознакомых, и тех, кто имел весьма туманные представления о романтических отношениях. Что уж говорить о нас со Светкой, на чьих глазах большая часть всей этой истории и происходила.
Борька влюбился в Марину сразу. В ту же секунду, когда увидел: мгновенно и окончательно. Это произошло в четвертом классе, где она начала учиться после того, как в их небольшой и тихий городок каким-то шальным, пьяным ветром занесло её беременную мать с двумя детьми. Юлька родилась уже здесь. Марина и брат Эдик ходили в школу. Эдик был младше её на год.
Марина приняла Борькину любовь с достоинством королевы: спокойно и равнодушно. С видом человека, который пришёл в этот мир, чтобы принимать любовь и поклонение. Как будто, так и должно быть. И в этом, надо сказать, была своя мудрость. Так как в этой полудеревенской школе крошечного, серого городка, прелестная девочка Марина с ямочками на щеках, льняными волосами и глазами цвета ясного июньского неба произвела весьма ощутимый фурор. Проще говоря, у тощего, очкастого Борьки Либермана, кроме того, что он учился с ней в одном классе, не было больше ни одного козыря. Ну, ни единого, просто-напросто, шанса. И лучше всех это понимал, конечно, сам Борис. Он вообще был парень сообразительный. Положение обязывало, мама – зам. директора в музыкальной школе, отец – главврач районной больницы. Вместе с общеобразовательной мальчик, понятно, учится и в музыкальной школе. Это уж как водится. Национальность опять же, хоть это уже такая тема избитая, что даже неинтересно вообще. Словом, Боря понял, что единственный вариант быть рядом с Мариной, это постараться стать нужным. В идеале – самым необходимым. И он постарался. И даже стал. Отличным другом, незаменимым помощником, благодарным слушателем и восхищенным зрителем. Хотя возможно, это было и не совсем то, о чем он мечтал. И даже наверняка. Но тут уж ничего не поделаешь. Пришлось довольствоваться тем, что есть. К чести Марины надо сказать, что она к этой безусловной любви относилась вполне серьезно и даже с некоторым уважением. Она с милосердием и снисхождением её принимала. Как будто готовилась к этому много лет. Марина пресекала любые насмешки над Борисом. И сама над его чувством никогда не подшучивала. В этом смысле Марина рассмеялась только однажды. Когда им было по двадцать, и Борис сделал ей предложение. Она тогда звонко расхохоталась и нежно поцеловала его в макушку. Больше к этой теме они не возвращались.
После школы Боре прямая дорога была в медицинский. Там все ещё помнили его отца, который несколько лет заведовал кафедрой, прежде чем его направили руководить больницей в их городке. Кроме того, Боре с его серебряной медалью нужно было бы сдать всего лишь один экзамен. В аттестате у него стыдливо укрывалась позорная и совершенно дурацкая «четверка» по физкультуре. Боря ненавидел этот предмет. Он панически боялся мяча, физически страдал на построении, вжимался в угол в раздевалке и презирал учителя, недалекого хабалистого молодца.
Боря хотел быть там, где была Марина. Скорее всего, это даже был не его выбор. Он просто не мог долго и безболезненно существовать без неё. У него начинало болеть сердце. Вначале оно ныло и подсасывало, а затем Борьке становилось трудно дышать. Марина была ему необходима, как воздух. Но она и медицинский институт, были вещи абсолютно несовместимые. Здесь даже Боря не смог бы ничем помочь. Марина и школу-то закончила с грехом пополам да Борькиной вездесущей помощью. Поэтому семнадцатилетняя Марина огляделась по сторонам: туда не сдаст, там математика, там конкурс большой, а туда и сама не пойдет… И вскоре после недолгих раздумий, подала документы в Институт культуры. На факультет культурологии. Боря вздохнул и отнес свои туда же. Но только на исполнительский факультет, как-никак два музыкальных инструмента в активе у человека.
В середине девяностых Борины родители стали готовить документы для переезда в Израиль. Вот тогда в приступе какой-то отчаянной и безумной надежды он и предложил Марине руку и сердце. В его ушах все ещё звучал её многоступенчатый хохот, когда он сообщил родителям, что никуда не поедет. Его сестра Римма, высокая и тучная, беспомощно переводила взгляд с отца на мать, а потом снова на брата. Римма была старше Бори на десять лет и страдала от астмы. Он погладил её по руке и, выходя из комнаты, добавил:
