Лёва лежал на небольшом полотенце, раскинув руки, и рассматривал облака. Тёплый ветер приятно обдувал лицо, а трава щекотала пятки. В детском саду это называлось «принимать воздушные ванны». Как ванна может быть воздушной? Лёва точно знал, что в ванну наливают воду. А тут дети лежат, как огурцы на грядках, и переворачиваются по команде медсестры Янины Станиславовны.
– Повернулись на живот! – скомандовала она. – Вот вернётесь домой в Минск, родители увидят, какие вы загорелые и здоровые!
На животе лежать куда интересней. Можно играть с машинкой, которую папа подарил. Ни у кого нет такой быстрой машины!
– Эй, Лёвка, смотри, чего у меня есть, – прошептал Генка и показал Лёве свисток. – Давай меняться!
Лёва взял в руки металлический цилиндрик, покрутил, понюхал. Свисток был что надо – большой, блестящий, с дужкой на одном конце и горошиной, выглядывавшей в узком окошечке. Он был совсем настоящий. Как у судьи на футбольном матче. Но машинку было жалко.
– Зачем он мне? – Лёва сделал равнодушное лицо.
– Как зачем? Ночью будешь свистеть, если потеряешься. Правда-правда!
– А тут ночи нет! Как мы с садиком на дачу приехали, так и нет ночи!
– Почему же нам говорят: «Спокойной ночи», когда спать укладывают? А? – не отступал Генка. – Значит, ночь есть!
– Нет, – стоял на своём Лёва. – Когда мы ложимся спать – за окном светло, когда просыпаемся опять светло. Темноты нет – значит, и ночи нет.
– А ты у Нинвасильны спроси! Ночь всегда есть!
Услышав громкий спор, к мальчикам подошла воспитательница – высокая, полная, с неизменной улыбкой на лице и добрыми карими глазами.
– Вы чего расшумелись?
– Нинвасильна, ну скажите вы ему, что ночь есть, – заканючил Генка. – А то он говорит: раз светло, то и ночи нет.
– Эх вы, спорщики! – засмеялась воспитательница, поправляя тугой пучок волос на затылке. – Ночи летом короткие. Вот вы их и не замечаете. А сегодня двадцать второе июня, самый длинный день. Всё! Всем подъём, обедать пора!
Дети быстро натянули майки и сандалии. Они уже давно принюхивались к запахам борща и пирогов, доносившимся с кухни. В столовую никто не хотел опоздать. Борщ и каша, конечно, не радовали. А вот молоко с плюшкой – что может быть вкуснее?
Лёва одевался и краем глаза косился на металлический цилиндрик в Генкиной руке. Эх, вот бы папе показать. Папа футбол любит – ему бы свисток точно понравился. А машинку можно потом обратно выменять.
– Ладно уж, давай меняться, – сказал Лёва и протянул другу машинку.
После обеда был тихий час. Это он так назывался – тихий. На самом деле спали только малыши. Ребята постарше только претворялись спящими, а когда воспитательница уходила, начинали шушукаться. Или рассказывать страшные истории. Особенно хорошо получались эти истории у Генки. Он умел говорить замогильным голосом, так низко и глубоко, что по спине бежали мурашки.
Но сегодня всё пошло не так. Как только дежурная воспитательница Нина Васильевна вышла из спальни, за окном раздался громкий женский плач с причитаниями. Обычно в садике плакали только малыши, а тут – взрослая тётенька. Мальчишки вскочили с кроватей и, прикрываясь шторой, выглянули в окно.
Посреди двора стояла повариха баба Зина. Она раскачивалась из стороны в сторону, обхватив голову руками, и голосила так пронзительно и страшно, что у Лёвы похолодела спина, а Генка плотнее прижался к другу.
– Что это с ней? – дрогнувшим голосом спросил Ваня.
Лёва пожал плечами.
Вокруг бабы Зины столпились воспитательницы и нянечки. Нина Васильевна не мигая смотрела куда-то вдаль и гладила по голове молоденькую нянечку Лизу, всхлипывающую на её плече. Помощница воспитательницы Алевтина прикрыла рот рукой да так и замерла. По её щекам катились слёзы, но она их не замечала. К собравшимся быстрыми шагами подошла заведующая Мария Петровна.
– Прекрати, дура! Детей перепугаешь. – Она хлёстко ударила бабу Зину по лицу. Та вздрогнула, замолчала, как бы приходя в себя, но продолжала раскачиваться и глухо стонать.
Лёва и Гена переглянулись. Как можно бить бабу Зину? Она же готовит самые вкусные пироги и запеканку и всегда даёт добавку. И тут заведующая произнесла самое страшное слово.
– Война! Но нечего панику разводить, – говорила она строгим голосом. – Скоро погонит немцев Красная армия. И война кончится. А мы должны детей сберечь. И отставить слёзы.
В свои семь лет Лёва уже понимал, что война – это страшно. Он слышал, как о войне говорили взрослые. К войне готовились, но всё же не верили, что это случится. А ещё папа сказал, что всё будет хорошо и бояться не нужно. Или он просто успокаивал?
Дети, столпившиеся возле окон, молчали. Они были похожи на стайку перепуганных воробушков, такие же взъерошенные после сна. В наступившей тишине раздался всхлип Люды Малининой.
– Я хочу к маме. – И Люда заплакала.
Тут же начали плакать и другие девочки.
– Хватит реветь, – сказал Лёва каким-то взрослым голосом. – Слышали, что заведующая сказала? Скоро прогонят врагов обратно.
– Я к маме хочу и к сестрёнке. Она в лагере, – плакала пятилетняя Таня. – Ма-а-ма-а-а!
– У меня тоже сестра в лагере, но я же не плачу. – Лёва попытался успокоить девочку, хотя у самого дрожали губы и щипало в носу. – А мамы за нами скоро приедут. Вот увидишь!
В спальню вошла воспитательница. Девочки с рёвом бросились к ней. Старшие мальчишки с влажными глазами стояли чуть в стороне и изо всех сил старались казаться взрослыми.
– Ну, чего вы? – Нина Васильевна гладила перепуганных детей по стриженым макушкам и разлохматившимся косичкам. Она была такая тёплая, домашняя.
– Вы чего ревёте? – раздался голос Юры. Он сидел на кровати, тёр заспанные глаза и не понимал, что происходит.
– Война началась, Юрик. – Нина Васильевна ответила так спокойно и буднично, словно ничего страшного не случилось. Только глаза у неё были потухшие.
– Ух ты! Настоящая?
– Да. Но всё будет хорошо. Мы победим врага, ведь Красная армия самая сильная! Кто помнит, как мы стихи про армию читали? Кто расскажет?
– А почему баба Зина так кричала?
Воспитательница опала лицом:
– У неё сын на границе служит. В Бресте.
