Посвящается тебе.
Знала бы ты, как сильно я скучаю.
«Любовь – не веселый бездумный бант
И не упрёки, что бьют под ребра.
Любить – это значит иметь талант,
Может быть, самый большой и добрый.»
Э. Осадов
Я отчётливо помню тот момент, когда, будучи восьмилетним мальчишкой, я поклялся жизнью, поклялся в том, что никогда, ни при каких обстоятельствах не стану:
1. употреблять алкоголь,
2. курить
3. и принимать наркотические вещества.
Я категорически не понимал, почему взрослые, – вроде умные люди – зная, насколько пагубно для их организма вредоносное воздействие продукции со знаком 18+, всё равно пьют, а некоторые даже курят (про наркотики я тогда не знал, как и не был знаком с теми, кто их принимает). И только сейчас, спустя годы, я понял суть.
Люди устают. Не так, как я раньше считал, а намного, намного сильнее. У людей постоянные проблемы. Не такие проблемы, которые можно решить позитивным мышлением и словами «не парься». Людям бывает плохо. Так плохо, что им не помогает даже хорошая музыка из дорогих наушников. Я отчаянно верил в силу хорошей музыки, пока впервые не испытал, что такое по-настоящему плохо. Потому что когда тебе по-настоящему плохо, тебе не помогает ничего. Серьёзно – вообще ничего. И ты идёшь, покупаешь сигареты и вино, и сидишь в тёмной комнате у телевизора с дымящимся окурком между пальцев, и слушаешь монотонные новости об очередном террористическом акте в забытой богом стране, и отстранённо думаешь, мол, хорошо, что всё это происходит не у нас.
И тебе уже абсолютно наплевать на то, что в твоём нутре идут точно такие же террористические акты, и что ты медленно прогниваешь до костей, уничтожая себя тем, что называешь жизнью.
Я всего лишь спросила, который час, а в ответ получила, как снег на голову, какие-то мутные подробности о человеке, которого видела впервые в жизни. Он сидел на скамейке возле занесённой густым слоем снега сосны и пил эль из горла. У ног его стояли ещё две бутылки, – уже пустые – но речь была ясна, словно он изо всех сил прикидывался трезвым, как стёклышко.
– Который час… Ровно столько, сколько было в ту ночь, когда всё началось. – Он даже не посмотрел на часы. И не взглянул на меня. Лишь продолжил прожигать взглядом лесную темноту вдали за соснами. – Ровно столько, сколько, помню, я увидел на часах, и подумал ещё, мол, уже так поздно, но будто бы ещё совсем-совсем далеко до рассвета. – И всё-таки нёс он какую-то чепуху. Я переминалась с ноги на ногу, уже порядком озябнув от зимней стужи, в ожидании ответа на свой простой вопрос. Телефон давно сел, а мне срочно необходимо было узнать время! – Час, когда я понял, насколько все мы ничтожны, и особенно, в частности, я. Час, когда… – Он вдруг замолчал, чуть повернул на меня голову, словно вспомнив о моём присутствии, затем отвернулся снова, медленно сделал очередной глоток из бутылки, которую крепко держал в руке, и нахмурился. – Три часа, сорок пять минут.
Не сразу осознав, что на мой вопрос ответили, я ещё несколько секунд стояла, тупо глядя на говорившего, а затем, опомнившись, поблагодарила мужчину и развернулась, чтобы поспешить домой. Но что-то остановило меня, – то ли мой дико любопытный нос, вечно норовящий соваться в чужие дела, то ли сочувствие к этому человеку – и я осталась на месте.
– У вас всё в порядке? – осторожно поинтересовалась я, наивно рассчитывая на ответ.
Мужчина не отреагировал. Я почувствовала себя неловко, не понимая, нужно ли мне остаться и подождать, или поддаться своему извечно дремлющему инстинкту самосохранения. Лёгкий снегопад усилился, но ветер стих, так что я немного согрелась и всё же решила утолить свой интерес. На самом деле, мне просто не хотелось возвращаться домой, и мне вдруг стало уже абсолютно всё равно, который час. В свои двадцать я до сих пор жила в родительском доме – просто потому, что мне нужно было ухаживать за матерью, которая была не в состоянии делать этого сама и, пользуясь своими материнскими полномочиями, она корила меня при любой возможности, забывая, что мне давно уже не требуется её контроль, и что если не её недуг, меня в этом доме не было бы.
И вот сейчас, когда я так поздно возвращаюсь с затянувшейся смены, она наверняка заведёт очередную шарманку, создав из этого повод для обиды. В последнее время она стала просто невыносимой.
Мужчина наконец шевельнулся, заставив меня отвлечься от своих мыслей, но на меня не посмотрел. Он слегка расстегнул ворот пуховика и, просунув руку, вынул из внутреннего кармана небольшой коробок, с виду напоминающий портсигар, затем достал из него нечто отдалённо напоминающее сигарету и закурил. Запах был странный, явно не похожий на простой табак. Я удивилась самой себе, что всё ещё стою здесь и пытаюсь общаться с каким-то явно не добропорядочным гражданином, и что меня действительно заинтересовала его нетрезвая чепуха.
– Бог всё видит, – зачем-то выдала я, наверное от безысходности, в попытках хоть как-то завязать диалог.
У меня получилось. Затянувшись, мужчина всё же обернулся в мою сторону. Нас окружала сплошная темнота, а его глаза пугающе ярко блестели, и вот он, мой инстинкт самосохранения, наконец-то проснулся, но было уже поздно.
– Я не верю, что Бог всё видит, – выдохнув дым за плечо, произнёс незнакомец хриплым басом, но, вопреки моим опасением, его голос не был похож на голос маньяка-насильника. – Будь это так, он давно бы застрелился, увидев, что творится в мире, который он создал.
По спине пробежал холодок.
– Да, в мире часто происходят неприятные события, но ведь это не значит, что всё тлен, – осторожно заметила я. – В мире происходит много отличных вещей, и это нельзя игнорировать. – Не думаю, что у Бога есть повод застрелиться, это же Бог, ему, наверное, круто.
Мужчина тяжело вздохнул и прикрыл глаза. Мне показалось, что ему поплохело, и меня на мгновение охватил страх, потому что мне бы не хотелось, чтобы после того, как я вызвала скорую, меня повязали менты за то, что я имею дело с каким-то наркоманом, да и вообще… Я одёрнула себя. У человека явно какие-то проблемы, а я опять сужу только по тому, что бросается в глаза. Не думала, что я такая же отвратительная, как и все.
Но незнакомец быстро пришёл в себя, и я всё же с облегчением перевела дух. Его глаза снова заблестели в темноте, но сейчас я почему-то уже не боялась.
– Я рад, что ты так говоришь, – задумчиво протянул он, вновь сделал затяжку и выпустил дым в сторону, наверное, чтобы не портить мне воздух, а может чтобы я не догадалась, что он курит какую-то дрянь. – Возможно, тебе повезло не видеть того, что видел я. И я бы очень хотел надеяться, что этого не увидит больше никто, но, увы, даже если бы я мог, надеяться бессмысленно, если при этом бездействовать. А сделать я уже ничего не смогу. Никто уже не сможет.
