Всю свою сознательную жизнь Он делал карьеру.
Сознательную отсчитал с двенадцатилетнего возраста, когда Его назначили председателем совета дружины школы.
Был членом всех обществ: юного натуралиста, юного следопыта, защитника природы. Отличался в сборах макулатуры и металлолома.
Одним из первых вступил в комсомол и скоро избрался секретарем комитета комсомола школы. Был на прекрасном счету в райкоме, после окончания школы по направлению поступил в Высшую Комсомольскую Школу при ЦК ВЛКСМ, по окончании которой был направлен на работу заворготделом в райком комсомола, где развил такую бешеную деятельность, что был замечен в тихую пору застоя и направлен на учебу в Высшую Партийную Школу при ЦК КПСС и одновременно на работу в райком партии инструктором.
Ему понадобился лишь год, чтобы зарекомендовать себя прекрасным организатором и администратором, после чего направляется непосредственно в аппарат ЦК ВЛКСМ, где за четыре года взбирается до должности секретаря ЦК,
Еще через четыре года направляется в аппарат ЦК КПСС, но должность, как ОН считал, не соответствующей Его способностям. Но стиснув зубы работал, чтобы доказать всем, на что Он способен. Его действительно продвигали, в ту эпоху редки были такие работяги и Его рассматривают в качестве второго секретаря в национальную республику.
Но все начало рушиться после выборов Первого и Последнего Президента Страны. Многие тогда перешли в аппарат Президента, но Он остался в аппарате ЦК и понял, что надо что-то менять, ибо мечта-стать членом Политбюро ЦК КПСС и быть похороненным в Кремлевской стене может не осуществиться.
Но менять было сложно. Да и не успел. Развал Страны выбросил его на улицу: своей квартиры не было, цековскую отобрали. Хотя и был прописан в столице, предложили возвращаться к себе, в республику.
Всему этому было объяснение: Он был одиночкой, единка, как называли Его за глаза.
Товарищей не было: в комсомоле считали выскочкой и карьеристом, избегали.
В партии, после Хрущева, не принято было дружить, да и Он не любил с кем-то водиться. Собираться и вести беседы , обсуждать проблемы – не его, всегда считал единственно верной линию партии, Партия, считал, дает и даст Ему все.
Друзей , в прямом смысле слова, также не было. Не мог дружить, друг, по понятиям, человек, которому можно доверить сокровенное, а Он сокровенное доверять не мог никому.
Жены также не было. Долго ухаживать не мог, не было времени, остановить выбор на ком-то как-то тоже не смог, в сексе предпочитал онанизм, вел дневник, в котором описывал свои сексуальные фантазии с возбуждавшими Его женщинами.
С родственниками давно не поддерживал отношений, после смерти матери, считал, что они только и делают, что просят Его о протекции (впрочем, так и было).
Естественно, что с квартирой вопрос решил, не цековскую, но все-таки выделили однокомнатную на Юго-Западной.
И здесь с соседями не сходился, предпочитал сидеть дома и писать: размышления не о судьбе Великой Страны и ее развале, а опальным деятелям Партии: Романову, Гришину, Лигачеву, предлагал им разнообразные идеи возвращения во власть.
Демократическую Россию не принял, коммунистические организации Нины Андреевой, Геннадия Зюганова и им подобных игнорировал.
Пенсии Ему не полагалось, на работу устроиться не мог. От отчаяния отправил в издательство свой “Дневник онаниста”. Приняли на ура, опубликовали, получил гонорар и предложение сотрудничать. Написал после этого еще пару вещей, но они больше были серьезные, где-то философские – не приняли, издательство даже не стало рассматривать и вступать в переписку.
Шестого ноября тысяча девятьсот девяностого второго года принял для себя историческое решение, которое исполнил утром следующего дня.
Тщательно побрившись, надев костюм, во внутренний карман которого положил партийный билет, двинулся к Красной Площади.
Пройдя к Кремлевской стене, долго стоял возле нее, вспоминая весь свой славный жизненный путь.
Потом медленно достал заранее припасенную таблетку, проглотил и сел, спиной прижавшись к стене.
Он умер тихо и незаметно. Кроме партбилета, у него нашли предсмертную записку всего в одну строку:
“Я рад, что могу исполнить свое желание у Кремлевской стены в Семьдесят Пятую Годовщину Великого Октября! ”
Его похоронили также скромно и тихо за счет государства, на могиле только Фамилия и год смерти.
Белые Носки
Лейла была самой красивой девушкой нашего НИИ, а я простым инженером.
За глаза ее называли принцессой и в нее не был влюблен, скорее всего, лишь вахтер института, старый злой татарин, которого интересовало только свое семейное положение (у него две дочки – старые девы, никак не могли выйти замуж).
В принципе, я считался завидным женихом: кроме того, что имел двухкомнатную квартиру в центре города, у меня было подготовлено золотишко для будущей женушки, а самое главное, у моей жены не было бы ни свекрови, ни свекра: мой отец был представителем Аэрофлота в Эфиопии, и два года назад, возвращаясь из отпуска , мои родители трагически погибли в авиакатастрофе.
Но главная моя беда заключалась в том, что реально за меня хотели выскочить замуж именно те, кто мне не нравился по какой-либо причине. А вот те, кого бы я действительно хотел назвать своей супругой, относились к моим ухаживаниям с прохладцей.
Естественно, что к этой категории относилась и Лейла. Я сам понимал даже не про мизерность шансов, а об их полном отсутствии. Но так как мы работали в одном отделе, общались ежедневно, я замечал, что относится она ко мне даже лучше, чем к женской половине нашего коллектива.
А получилось это так. Была она родом из близлежащего Бакинского села, русским владела не очень и попросила меня помочь составить предложение на русском для племянницы, где обыгрывалось слово “гвоздики”. Самое смешное произошло именно тогда, когда она вместо гвоздики (в смысле цветы) поставила неправильно ударение и получилось совсем другое слово, уже в смысле предмета для забивания молотком.
Можно сказать, что после этого мы и сдружились, Лейла даже стала подкармливать меня на работе, принося из дома разносолы, варенья, разного рода печеные изделия.
Я уже знал, что сватались к ней многие, это неудивительно, но вот она никак не могла найти того, кто бы ей совсем уж запал в душу.
Однажды Лейла призналась мне:
– Знаешь, Алекпер, ко мне сватаются те, кто мне совершенно не нравится. А вот те, кто мне нравится либо женаты, либо мною не интересуются. Это меня бесит.
Как это мне было близко! Я сказал ей, что то же самое происходит и со мной.
Она как-то странно посмотрела на меня и криво улыбнулась:
