Альберт Светлов - Перекрёстки детства

© Альберт Светлов, 2018

ISBN 978-5-4490-6595-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Писатели никогда не вкладывают в свои произведения того смысла, что впоследствии умудряются там выискать читатели, и, особенно критики»

Стивен Дедал. «Методика преподавания истории в средней школе»

Данный текст является художественным произведением. И, хотя он создан автором на основе того, что ему довелось видеть, слышать и испытать, расценивать содержание, как имеющее под собой реальность, можно лишь с очень большими допущениями, невозможными в нашей зачуханной бытом жизни, помноженной на короткую память и квартирный вопрос. Поэтому все совпадения имён, мест действий, снов, слов и детских прозвищ прошу считать случайным стечением обстоятельств. Даже, если вам показалось, что в каких-то из этих событий вы принимали участие.

Может показаться, что разделы книги озаглавлены совершенно непонятной абракадаброй. Конечно же, нет. Все главы названы именно так, как, по мнению автора они звучат в музыке. Вообще же, будет лучше, если перед прочтением определённой главы читатель прослушает звучание той мелодии, что вынесена в её заглавие. Это создаст определённый настрой перед прочтением. Но, возможен и обратный вариант. Когда мелодия проигрывается уже после изучения текста и помогает осмыслить прочитанное.

«Начиная какое-либо дело, никогда не представляешь себе его реальных масштабов»

Сизиф. «К вершине»

Давно уже я обратил внимание на то, что целые периоды жизни почти стёрлись из моей памяти; не то, чтобы они были потеряны для меня, но представлялись неким размытым, расплывчатым пятном, из тех, что напоминают очертания за окном, когда по стеклу стекают струи сильного дождя. Вроде бы, смутные очертания предметов, находящихся на улице, и можно различить, вот, к примеру, дом напротив не перестаёт быть домом, хотя, и напоминает теперь, больше, серую расплывчатую скалу с глазницами пещер, вместо окон; или детская площадка, она, тоже, ни на йоту не стала менее приспособленной для детских проказ, но видится, как жёлто—красный пещерный городок, живут в котором трудолюбивые горные гномы со сморщенными лицами, чьи головы покрыты серыми остроконечными колпаками, а тела облачены в зелёные кафтанчики с ремешками на поясе, блистающими медными пряжками, с карманами на груди и на боках, закрывающимися на сверкающие, в свете ручных фонарей со свечами внутри, серебряные пуговички, а ноги, покрытые чёрными сафьяновыми штанишками, носят на себе кожаные сапожки с металлическими цокающими при ходьбе в подземных тоннелях подковками на каблуках, извлекающие из горных пород ближайшей серо—унылой скалы неведомые нам сокровища. И в то же время, одни эти очертания не дают точного понятия о скрытом за потоком ливня, третий день поливающего город, так пока и не сумевший насладиться солнечным светом, не успевший окунуться в голубой бархат неба, столь редко не тревожимого шуршащим ситцем облаков, настолько привычных для наших широт. Нет во всём этом резкости, той предельной микроскопической резкости, что создаёт максимальное представление о предмете, рассматриваемом нами со всех сторон, в надежде постичь его форму и содержание. Вот и прошедшее стало с какого—то не уловленного мною периода жизни видеться этаким серым полупрозрачным шаром, со звучащей в нём иногда, полузабытой, или вовсе, теперь незнакомой музыкой, внутри которого подчас мелькали загадочные лица, улицы, ныне не существующие, ибо давно они неузнаваемо трансформированы равнодушным, холодным и безразличным, к ним и ко мне, временем. Это приводило к тому, что иногда я ощущал, как единственную реальность, что и прошлого—то у меня никакого нет, что потеряно оно безвозвратно, что никаких ныне и зацепок за него не осталось, а есть только одно бесконечное сегодня, которое и завтра тоже будет – сегодня, а само завтра, превратившись во вчера, станет лёгким туманом, лишь добавляющим непрозрачности сему серому пятну, стирающему, как ластиком, остатки чётких контуров – моему прошлому, моему утраченному без возврата прошлому.

Утраченному без возврата.

Так мне казалось, и я почти уверился в этом.

«Машина времени в нашем деле не только бесполезна, но и вредна»

И. В. Бунша «Домоуправление»

Нет, конечно, не все периоды моего существования виделись чёрным пятном, одно помнилось ярче, другое находилось в тени и никак не хотело её покидать, выползая на свет, не смотря на титанические усилия, которые я к этому прилагал. К примеру, годы учёбы, а было их пять, я почти не помню. И не могу с уверенностью сказать: «В тот год, когда я учился на первом курсе, происходило то—то и то—то, а вот в следующий семестр случилось это» Путешествуя на ощупь сквозь пространство времени, я растерял эти подробности, и они превратились в безликие «годы обучения». Подробности, почти не восстановимые ныне, хотя некоторые из них пока доступны, стоит лишь им под влиянием какого—то события, слова, звука, предстать перед мысленным взором со всей чёткостью, на которую они способны. Так ловят дети синим сачком порхающих на весенней поляне, усыпанной желтоволосыми головками одуванчиков, разноцветных однодневок—бабочек, дабы пришпилить их затем на иголки в свои коллекции, хвастаться перед друзьями и обмениваться самыми яркими, самыми оригинальными.

Хотя, нет. Годы обучения не являлись безнадёжно безликими, т.к. некий образ у них, всё же, имелся. А если быть наиболее точным, то это образ тех людей, моих немногих товарищей, с которыми я в выделяемый период оказался духовно близок, с которыми вместе посещал нудные лекции по методике преподавания, с которыми пил, иногда, даже, почти без закуски, на берегу пруда, на старой некрашеной лавке, мёрзнущей под скудными лучами октябрьского мокрого солнца, под осенними липами, дешёвое приторное вино, сладким густым запахом резко контрастировавшее с ароматом прелых осенних листьев, неприглядно покрывающих увядшую траву; друзей, вместе с которыми слушал модную тогда музыку, смотрел, волновавшие нас в ту эпоху, фильмы, обсуждаемые под шум набегающих на песчаный берег волн, сидя на той же скамейке с пристающими к брюкам остатками зелёной краски, с разложенными на институтской газетке жестяными баночками водки из ближайшего ларька и холодными вчерашними пирожками с капустой.

Пугала ли меня упомянутая утрата? Не то, чтобы пугала, скорее, чуточку расстраивала и вызывала горчащее чувство смутной досады, обусловленное непреложным убеждением, что в тех утраченных днях скрыт непонятый и непринятый мною тогда смысл всего происходящего, столь необходимый мне теперь; и та самая истина, что должна была помочь понять и обмозговать всё происходившее, порою неспешно разворачивавшееся во времени, а иногда и нёсшееся галопом; то есть то, что привело в пункт, в коем я нахожусь сейчас, оставшись в, практически, полном одиночестве. Но где, в каком именно временном промежутке следует её искать? В каком из многочисленных периодов утраченного навсегда прошлого? В детстве, или позже, едва я стал вести, более—менее, самостоятельную жизнь? И не продолжается ли у некоторых людей детство до самой их кончины, а они при этом просто притворяются взрослыми для того, чтобы соответствовать меркам общества, в котором обитают, вписаться в него?