Почти у каждого из нас в далекой юности случилась первая любовь. И почти каждый из нас знает, что именно этому чувству, порой совершенно детскому и смешному, мы дольше всего храним верность. Нет, конечно, оно не мешает нам жить дальше, любить других…, просто оно не забывается. Все остальное стирается, тускнеет, теряет краски, а это – нет. Оно будоражит кровь, о нем приятно вспоминать даже спустя годы.
И представлять случайную встречу…
Мальчик и девочка познакомились в четвертом классе. Им было по десять лет. В силу обстоятельств, они оказались в далекой арабской стране, оторванные от привычной жизни в тогда еще Советском Союзе. Это было связано с работой родителей, которые выполняли очень ответственную миссию за рубежом. Мальчик и девочка ходили в школу при Советском Посольстве, где в каждом классе училось по три-четыре ученика. И жили в двухэтажном доме за высоким каменным забором. В этом доме жили еще несколько семей советских специалистов и в некоторых семьях тоже были дети, но все они были на несколько лет младше. А что такое несколько лет разницы, когда тебе всего десять? – Пропасть! Вот и получилось, что почти два года (пока длилась командировка родителей), мальчик и девочка общались практически только друг с другом. Ну как тут не возникнуть чувству? И оно возникло. Просто выражалось, как это обычно бывает в десять лет. Он дергал ее за волосы и прятал портфель. А она обижалась и обзывала его дураком.
Но однажды, он ради нее прошелся на руках по парапету крыши дома, в котором они жили. А она умирала от страха, глядя на это, но потом сказала, что он герой, хоть и дурак. А после они долго сидели рядом на той же крыше, глядя в звездное южное небо, пока мамы не загнали их спать.
А еще в их доме был огромный стенной шкаф. На самом деле, может он и не был таким уж огромным, но тогда казался невероятно большим. Шкаф находился в общем коридоре и в нем советские жены хранили ставшие временно не нужными шубы и пальто, в которых прилетели в жаркую экваторную страну из морозного Союза. В темном шкафу шубы образовывали таинственные лабиринты и среди них так здорово было прятаться! А еще в этом шкафу можно было посидеть вдвоем в полной темноте очень близко друг от друга и поговорить о чем-нибудь шепотом. Однажды он принес в шкаф свечку. Это было так классно – сидеть в шкафу среди шуб при колеблющемся свете свечи, почти касаясь друг друга. И вот именно в этом шкафу он признался ей в любви. Он сказал примерно следующее: «Ты это, слышь, угадай, кто из девчонок в нашем классе мне нравится?». Надо сказать, что в их классе училось всего четыре ученика, трое из которых были мальчики. Поэтому очень трудно было найти достойный ответ, но она все же нашла: «Дурак!» – фыркнула она и попыталась впотьмах стукнуть его. И тут они поцеловались. Случайно. Это был первый в их жизни поцелуй. Он не был долгий, который так любят показывать в кино. Так целоваться они просто не умели. Поцелуй больше смахивал на тот, которым целуют их мамы перед сном. Но все же это был поцелуй! Первый поцелуй мальчика и девочки! А потом они шарахнулись друг от друга как испуганные коты. А потом… а потом дверь шкафа рывком открылась и их нашли. Взрослые. И был скандал. Тетя Элла истерично визжала, что они чуть не сожгли ее шубу и что могли спалить весь дом. Был отцовский ремень, угрожающе выдернутый из брюк, были крики мам и наказание в углу. И романтика первого поцелуя была безжалостно растоптана грубым взрослым вторжением. Но на этом ничего не закончилось. Дорога в шкаф теперь была заказана, так как его закрыли на ключ, но они быстренько нашли другой вариант: во дворе их дома был сарай, даже не сарай, а навес под крышей, вход в который был занавешен брезентом. Под этим навесом хранились канистры с бензином, автомобильные покрышки и всякий разный хлам. И вот там тоже так классно было сидеть со свечкой, спрятавшись от внешнего мира за бензиновыми канистрами и промасленной ветошью!
В общем, так продолжалось почти два года. Они не думали о том, что будет дальше, просто жили и радовались каждому дню. А потом он уехал на Родину, потому что командировка его отца заканчивалась на три месяца раньше. А она осталась. И потянулись длинные тоскливые будни. Они писали друг другу письма, которые раз в неделю доставлял из Москвы советский самолет. И считали дни до встречи. Три месяца – девяносто один день.. Девяносто… Восемьдесят девять… Восемьдесят восемь…
Тик-так… тик-так… Как медленно тянется время, когда ты молодой.
Тик-так… тик-так… Как медленно тянется время. Обычно так бывает в юности. Но с возрастом это ощущение пропадает и чем старше становится человек, тем быстрее тикают его часы. Я где-то читал про это, или слышал по телевизору. Не помню. Я вообще плохо помню события последнего времени. Хотя, если честно, в моей жизни не происходит вообще ничего, о чем стоило и хотелось бы вспоминать. Один день похож на другой, как две одинаковые капли. Я сижу в инвалидном кресле и смотрю в окно. Уже много лет я смотрю в одно и то же окно на одну и ту же картинку. Хотя нет, в картинке за окном, в отличие от моей жизни, за эти годы все же что-то поменялось. Сначала там был пустырь, потом его облагородили, построили детскую площадку, посадили деревья, посыпали гравием дорожки. Каждый день по утрам я смотрю из окна, как постепенно просыпается наш дом и на дорожках начинается «движуха». Первыми появляются собачники, за ними вылезают граждане в спортивных костюмах, которые видимо искренне верят в то, что бегая по дорожкам можно спастись от инсульта, еще спустя полчаса молодые мамаши и папаши выводят из подъездов и тащат в школы и садики своих упирающихся отпрысков. Потом служащие, потом пенсионеры. А вечером – все в обратном порядке. Тик-так… тик-так….Вырастают дети, меняются марки машин во дворе, меняются соседи. И только я – неизменная деталь в этом пейзаже.
Мне 48 лет. Моя жизнь закончилась в 12. И все время, что я существую на этом свете, можно условно поделить на две части: 12 лет жизни и 36 лет ожидания конца… Вы спросите, как такое может быть? Я бы ответил, я бы рассказал вам все, что случилось со мной в те счастливые 12, и все, что не случилось и уже никогда не произойдет. Но даже этого я не могу сделать, так как моя речь тоже осталась в той жизни. А в этой я могу лишь нечленораздельно мычать наполовину парализованной челюстью. В той жизни осталось все, что дано любому нормальному человеку: способность говорить, хулиганить, бегать и прыгать. В той жизни осталась первая и единственная любовь к смешной белобрысой девчонке из моего класса. В той жизни остался первый и единственный поцелуй. Другого у меня просто не было. Не успел. Наверно поэтому я до сих пор помню это странное ощущение тревоги и радости одновременно. До сих пор это событие – самое яркое в моей жизни, кроме, разумеется, того злополучного дня, когда под визг тормозов и лязг металла закончилась моя жизнь.
