В начале декабря Брокхольм завалило снегами.
Проселки утонули в глубоких сугробах. Путь к Альтингену расчищали целый день. В деревне выросли снежные крепости, залитые водой с Ледяного ручья – он не замерзал даже в самые лютые морозы и сварливо бурчал, пробивая себе дорогу среди белых комьев. Все катались с гор на санях и чистили снегом ковры…
А потом сильная оттепель вернула осень.
Крепости съежились и опали. Обнажилась черная земля, и опять развезло повсюду дороги. Грета сказала – кое-где на розовых кустах даже показались почки. Вполне возможно… Максимилиан с недовольным видом сидел на дубе, не понимая, что вокруг творится и как ему жить – как зимой или как осенью. Наконец ухал, забирался к себе в дупло и принимал единственно верное решение – поспать.
А мне спать много не приходилось, дел хватало.
Проклятая бумажная волокита тянулась уже второй месяц. Погасить долги, как выяснилось, еще полдела, дальше пришлось освобождать имение из-под ареста, а это та еще морока. Казалось бы, что такого – сдал, принял. Но дворянский опекунский совет дотошно сверял каждую ложку, светильник и стул. Скоро передаточные описи занимали уже половину нашей передней и не собирались останавливаться.
Грета ругалась на чем свет стоит, что эти амбарные книги, видите ли, мешают ей мыть полы. Я уточняла, когда это она их мыла за последний месяц, а то я что-то не заметила. Вон тот пожелтевший клочок бумаги не первый день лежит… В ответ моя камеристка велела не придираться к словам, и вообще – даже у лучших самоцветов бывают изъяны, и мне ли этого не знать. А под лучшими самоцветами она обычно подразумевает себя.
Я подняла с пола бумажку – это был лист календаря с моей пометкой о визите в банк. Надо бы куда-то деть эту расчетно-долговую библиотеку, но единственным местом, содержавшимся в идеальном порядке, была моя мастерская. А там кислоты, щелочи, травильные вещества и прочее – еще не хватало, чтобы что-то протекло и разъело документы. Да и новому составу для горелки я не вполне доверяла – как оказалось, не напрасно…
Сегодня отмечали день святого Ансельма, и колокола церквей Альтингена слышно было даже в нашем саду. К одиннадцати часам утра должен приехать представитель опекунского совета – сухощавый и отменно вежливый педант. Надеюсь, решим все вопросы, а то надоела уже эта канитель. Потом в городок съездим, там по праздникам ярмарка, съезжаются пекари со всей округи…
Ах, чтоб тебя! Провалиться бы этой кафедре с ее химиками! Горелка с сухим треском разлетелась на части, я едва успела отскочить…
Звон кастрюль в кухне затих.
– Что там опять? – крикнула Грета.
Вот где не надо, слух у нее отличный! Про уборку бы так слушала…
– Ничего! – отозвалась я, ощупывая лоб.
– Конечно, мадам, а то я вас не знаю! Опять что-то взорвали! Не успели из долгов вылезти, давай бить, крушить, имущество портить! Увидела бы Ванесса-Терезия… – и еще что-то в том же духе.
Новая жидкость вдребезги разнесла мне горелку. Что и требовалось доказать. Все, с экспериментами покончено. По крайней мере, в этом месяце.
Я промыла царапину на лбу и принялась лихорадочно оттирать сажу с лица. Старые часы с дребезжанием зазвонили, и в передней тут же послышался знакомый фальцет. Как, уже?! Ворота были настежь, дверь тоже – Грета проветривала дом от своей готовки, так что наш гость беспрепятственно проник во двор и теперь стоял на пороге.
– Входите, сударь! – крикнула я. – Милости просим!
Сухарик-представитель в изысканных выражениях извинялся за самоуправство и за то, что позволил себе приехать раньше оговоренного времени аж на целых три минуты. Именно сегодня мог бы и опоздать часа на полтора, так нет ведь…
– Доброго дня, многоуважаемая госпожа Вандервельт!
– Доброго дня, сударь! – откликнулась я, драпируя прожженный рукав.
– Благодарю, что любезно приоткрыли дверь, а то этот разбойник, что вырезан вот тут, на входе, всегда меня несколько смущает. Этакая свирепая рожа, настоящий висельник! Хотя простите – он ведь, кажется, какой-то ваш предок?
– Возможно! Но он вас не укусит, господин представитель.
Хотя… кто знает. Служителей закона этот тип вряд ли любил – может, чего и выкинет.
– Вы готовы заняться делами, сударыня?
Конечно, готова. Гм, я имею ввиду – юридически.
– Разумеется. Дела, господин представитель, прежде всего.
Наш правовед сидел, раскладывая бумаги из портфеля и напевая что-то из недавней оперной арии. Услыхав шаги, поднял глаза, уставился на меня и даже встать забыл. А тут еще Грета высунулась из кухни и предложила угостить господина представителя кофе. Не знаю, что уж ему не понравилось – что нещадно дымила плита, как в преисподней, или что Грета сжимала в руке здоровенную кочергу.
Видимо, поэтому с делами мы управились быстро, часа за полтора, хотя я рассчитывала провозиться до вечера. Гость, слегка нервничая, собрал подписанные акты расчетов и попросил разрешения откланяться. У ворот я вспомнила, что святой Ансельм, чей день сегодня отмечали, считался поборником справедливости и покровителем всяких судей, стряпчих да прочих крючкотворов, и вроде как патроном нашего гостя, и поздравила с праздником.
– Да-да, со святым днем вас, – кивнула Грета, держа в руке какой-то дрын. Зачем он ей… А, ладно. Взяла – значит, нужен был.
В дупле заухал невидимый Максимилиан.
Представитель совета поглядел на дуб, потом очень серьезно поблагодарил и пожелал мне больше не влезать в передряги вроде той, из которой я только что выбралась. Я тоже от души поблагодарила и ответила, что постараюсь.
Уезжал наш гость так резво, что чуть не скатился в придорожную канаву. Когда его коляска скрылась за поворотом, я обернулась и посмотрела на наш дом.
Ройбер-Херберге стоял под пасмурным зимним небом со своими замшелыми крышами, стенами из темного камня и совиными барельефами. Старый нерушимый дом, настоящее разбойничье логово… Совы выглядели умиротворенными. Понимали, что тучи над берлогой Вандервельтов наконец-то разошлись.
Кое-какие дела на сегодня еще оставались – надо было затеять стирку, пока снова не ударили морозы, и прибрать мастерскую. Может, в городок съездить успеем, как собирались. Было не до гостей, так что колокольчик на воротах звякнул совсем некстати.
– Ты тоже слышала или мне показалось? – спросила я Грету.
– Вроде кто позвонил. Может, опекунский господин вернулся?
– Это вряд ли…
За калиткой никого не было. Странно – шутить тут некому, народ в округе серьезный и делами занятый. На дороге тоже никого. А на кованом завитке ограды висело подобие букета.
