Сергей тупо пялился в февральское заоконное небо и физически, холодной кожей бледных пальцев, ощущал – насколько там, на улице, гадко. Даже и не очень холодно, просто дует сырой ветер, забираясь за ворот, кидает в глаза водяную пыль, воняет сырым снегом, собачьим дерьмом и окурками. Такое вот первое марта. Перепрелое внутри несвежих растянутых подштанников за длинную серую зиму ожидание весеннего солнца, птичьих песен и чуда.
Подштанников Сережа не носил, запретил себе это делать на первом курсе, когда еще безысходно и лениво бродил в институт на ненужные ему пары. В группе оказался пришедший со срочной службы парнишка с Нерехты, старше на пяток лет, с вызывающей щеточкой пшеничных усов, обгрызенными ногтями на крупных веснушчатых пальцах, в вельветовых желтых штанах и олимпийке с лампасами круглый год. Он так и ходил от общаги до института – зимой, по сугробам, осенью и весной под дождиком, летом, правда, кофту завязывал вокруг пояса. Другой одежды, наверное, у него не было. Секрет своего презрения к холоду бывший солдатик раскрыл в физкультурной раздевалке – под вельветовыми штанами у него оказались армейские голубые, изрядно застиранные, побелевшие уже на коленках и мотне, кальсоны.
Поржали, конечно, над бродягой. Шибко не глумились, сторонились просто. Бывало, кидали недоеденные вонючие позавчерашние котлеты из столовки ему в стоптанные кеды. Димон – так по-идиотски звали служивого – ничего не говорил, крайних не искал, вытряхивал душные приманки из обуви, сопя, напяливал на рыжеволосые подмышки черную майку с разноцветным «Гуччи» на груди.
– Эээ, земляк, а что это у тебя написано на майке? Фирмовая, наверное… Не разберу на инглише, – пуча от сдавленного смеха глаза, спрашивал Димона длинный очкастый Федя, сын известного композитора областного масштаба, юный пропойца и любимец многих страдающих девичьих сердец.
– Чо гришь? – быстрой скороговоркой отзывался сразу Дима. Он так всегда отвечал на внезапные вопросы. Все пришли к общему мнению, что это он в силу своего тугодумства тянет время, чтоб сообразить ответ, – Аааа, так это – Кукки написано…
– Каа-а-к?! Кукки?! – уже не в силах терпеть, раскатывался заразительным смехом Федя, и десятки здоровых юношеских глоток вторили ему, а Димон краснел ушами, дергал кадыком, сопел и уходил из раздевалки, загребая по истертому линолеуму кривоватыми ногами.
Зима в тот год была длинная, без оттепелей, вот почти, как нынешняя, снежная, но почему-то неяркая, пасмурная и оттого надоедливая до ужаса. Пятый курс катился к завершению, утомляя технологией производства и прочей дрянью. Сергею удалось через родственника-мента одного из корешей в складчину арендовать ларек в хорошем, проходном месте у кинотеатра, и пошла прибыль. Точка быстро наполнялась крадеными часами, алкаши тащили из дому золотище изможденных родственников, наркоманы ночами шуршали пакетами, сбагривали продавщицам сдернутое на гоп-стопе барахло, магнитолы из машин, батины альбомы с марками и дедовские ордена.
На троих взяли с однокурсниками «восьмерку» за четыре зеленых тысячи, но, поскольку права имелись только у Сергея, ему и выпал фарт рулить на красной, с желтым гремучим салоном, однако, весьма еще модной в девяносто шестом году, машине.
В институт компания наиболее авторитетных и современных парней во главе с Сергеем уже к пятому курсу наведывалась крайне редко. Каждый год, в декабре и мае, собирали мятые серые долларовые десятки и пятаки, аккуратно гладили, складывали тощими стопочками и Сережа степенно разносил пачки под цветными резинками по кафедрам, с уважением, но и собственным достоинством выпрастывая деньги из фирменных «Левисов» пальцами с обязательной кованой золотой гайкой.
Бизнес в ларьке шел в гору, так что через год поставили бабу на вещевой рынок с ходовыми тряпками – куртками из поролоновой коричневой кожи, фиолетовыми и желтыми пуховиками, джинсами, клетчатыми рубахами на лесорубный манер. К тому времени Сергей окончательно забросил радовавшие в отрочестве книжки, вздыхая, вспоминал иногда с ностальгической дремой свои мечты о парусниках, зеленых, теплых южных океанах, пиратах, героических подвигах. Надоела качалка в соседнем подвале, оставалось всех дел – сидеть в кафе, брякая по пластмассовому столу ключами от машины, тыкать «змейку», демонстрируя всем еще тогда диковинную «Моторолу», курить, обниматься с братками из крышевой бригады и привлекать внимание девушек.
Женщины в то время нравились Сергею исключительно красивые, вызывающе накрашенные, одетые в модные, пусть и дешевые тряпки. Критерий имелся один – ведь должна же подруга быть желанной, и лучше для большинства пацанов. Иначе, к чему это? Тогда можно жениться в 18 лет, наделать детей, пусть стареет жена, прочь все желания. Ему казалось, что это и есть его философия, правильная и продуманная.
Девушку с первого курса, с экономического, недавно открытого популярного факультета, он первый раз заметил на осеннем посвящении в студенты. Редко бывая в институте, на праздник молодых Сережа ходил каждый год – вот где цветник наивных девочек, причем посторонних в актовый вузовский зал не пускали, а парни первокурсники – сплошь золотушные сельские тихони. Сверкая в потемках перстнем и браслетом, удерживая привычно в правой руке банку пива, а в левой ключи от машины и «Моторолу», Сергей обходил ряды, задевая стыдливые коленки – полные, круглые, иногда острые, костлявенькие, – но всякий раз новые, поэтому интересные.
– Э, слышь? – Сергей наклонился, цепко взял за плечо незнакомого юношу-первокурсника, сидевшего рядом с удивительной, светящейся в полумраке гривой волнистых светлых волос, – Ты чего тут расселся, бакланюга? Место мое занял. Во дает, бессмертный…
Под извинения парнишка удалился по тесному проходу, Сергей приземлился на сиденье, небрежно сжал тонкую кисть соседки и только разглядел ее саму, повернувшуюся на шум, убравшую волосы за тонкие ключицы. Чутье не подвело – простоватое, но милое синеглазое лицо с обиженными детскими губами, маленькими и круглыми, за которыми слегка видны два заячьих белых резца – символичный образ домашней невинности.
