Моряк облокотился на фальшборт и с отвращением сплюнул в прозрачный аквамарин тропической волны. Сухогруз выдавал едва восемь узлов, и вспениваемый форштевнем бурун сюда, на середину длинного корпуса, едва доходил, лишь искривляя упругой линзой кристальную океанскую воду.
«Ишь, суки, – зло подумал Петр Малыпко, помощник судового механика, глядя на вяло вздымающиеся под жгучим солнцем пологие водяные холмы, которые язык не поворачивался назвать волнами: море казалось густым, словно масло. – Не торопятся никуда, понимаешь… А ведь по такой погодке узлов пятнадцать дали бы, не напрягаясь. Ничего, заштормит – будете знать…»
И сам понимал, что врет себе: чтобы серьезно заштормило в эту пору, да еще в здешних широтах, это, как говаривал незабвенный красноармеец Сухов, вряд ли. Но почему-то хотелось, чтобы вместо тропической идиллии за бортом внезапно оказались «ревущие сороковые», да зимой… Чтобы океан рвал попавшее к нему в лапы суденышко на части, чтобы рушились на палубу мгновенно застывающие на ледяном ветру валы, а воздух был густым от несущейся, будто шрапнель, снежной крупы… И чтобы забегала, засуетилась эта ленивая и расслабленная разношерстная и разноплеменная банда, превращаясь наконец в экипаж, в спаянный коллектив, которому сам черт не брат…
– Не плюй за борт, Петро, – беду накличешь, – раздался за спиной знакомый голос, но мужчина даже не повернул головы.
– Ты чего такой смурной? – устроился рядом с ним здоровенный «чиф». – Живот болит, что ли?
Старпом, Николай Егорович Ласкин, полжизни проплававший в северном каботаже, сам не мог бы сказать, какая нелегкая занесла его, привыкшего к суровому климату Арктики, сюда – в курортные воды Индийского океана. Да и не одного его… Лихие девяностые, взорвавшие отлаженную десятилетиями машину советского Морфлота, заставили ее бывшие «винтики» и «колесики» искать лучшей жизни вдали от Родины. Да и сама Родина рассыпалась на пятнадцать осколков, причудливо перемешав в экипажах судов, ходящих сейчас под флагами любого цвета, кроме красного, подданных самых разных государств, некогда именовавшихся строго и весомо – «СССР».
– Ты шел куда-то, Егорыч, – поморщился, будто раскусил ядрено-кислую дичку Малыпко. – Вот и иди себе с богом. Я сейчас не на вахте.
– Слушай, Григорьич, – тоже почувствовал непривычное раздражение Николай Егорович. – Я к тебе по-человечески, а ты что? Как эти… земляки твои – тоже в контры решил пойти?
Оба были знакомы давным-давно, избороздив чуть ли не десяток земных поперечников вдоль побережий Карского и Баренцева морей, но в последнее время даже между ними пролегла трещинка – продолжение государственных границ, разделивших на три части некогда могучий славянский народ. И со временем трещинка эта грозила превратиться в пропасть…
– Да что ты, Егорыч… – смутился Петр. – Просто тоска какая-то навалилась… Сонно тут и тошно, как на курорте. А помнишь, бывало…
– Да, бывало… – протянул старпом. – Мне вот, тоже, бывает, так осточертеет все, что думаю: баста, последний рейс завершаю, беру расчет, сажусь на самолет и – домой, внуков нянчить. Я ж дед давно, Петро.
– Да и я, Егорыч, тоже.
– Когда успел?
– Третий год уже. Оксанка порадовала – двойню родила. Степку и Грицко.
– Оксанка? Да она ж соплюшка еще у тебя.
– Ха, тоже мне хватил: соплюшка! Двадцать четыре года не хочешь?
– Да ты что?.. Ох, летит времечко…
Старые друзья не заметили, как пролетел час.
– Слушай, – спохватился Петр. – Давно я у тебя хотел спросить, Егорыч, да все как-то руки не доходили…
– Ты о посудине этой? – криво усмехнулся «чиф». – Или о коллегах наших? Даже не спрашивай. Сам ничего не знаю и спрашивать не хочу.
Старый моряк нагнулся к своему собеседнику и понизил голос:
– Нечисто тут что-то, Петро. Сердцем чую – нечисто…
Малыпко понимающе кивнул.
Сухогруз «Санта-Роза», бороздящий океан под либерийским флагом, как это следовало из судовых документов, некогда именовался не столь красиво, да и к коммерции имел довольно слабое отношение, являясь одним из транспортных судов Тихоокеанского флота. Кому сейчас принадлежало «номерное» судно, кстати, спущенное на воду незадолго до перестройки, для команды оставалось тайной за семью печатями. «Санта-Роза», которой вроде бы по рангу полагалось сновать на побегушках по всем морям-океанам, перевозя в объемистых трюмах все на свете: от бананов до азиатских нелегалов, оказалась на удивление пунктуальной, совершая челночные рейсы только между двумя портами – австралийским Пертом и индийским Мумбаи.
Никуда особенно не торопясь, сухогруз ползал – иного слова не подберешь – по одному и тому же маршруту, но в портах не простаивал, вдруг оборачиваясь торопыгой, лишь только вдали показывался берег. «Неславянская» часть команды, которая, к слову, втрое превышала численностью русских и украинцев – сплошь черноволосая и смуглокожая, – забывала на несколько дней расслабленную негу плавания и трудилась до седьмого пота на погрузке-разгрузке. Белых к этому занятию не подпускали на пушечный выстрел, не особенно их этим обижая. А сразу по выходе в море трудолюбие басурман иссякало напрочь…
– И к трюмам ведь, собаки, не подпускают! – жаловался старпом Петру. – Кому-кому, как не мне положено знать, что везем, ан нет. Не твое дело. И кэп этот… – моряк забылся и сам сплюнул за борт, нарушив вековую морскую традицию.
– Гадом буду, – стукнул кулаком по поручню Малыпко. – Оружие мы возим! Или другую какую халабуду секретную. Уран или руды какие-нибудь…
Договорить он не успел: перекрывая мерный стук двигателя и плеск волн, взревела сирена.
– Что такое?..
– Пожар, что ли…
Но броситься по своим местам, определенным в таких случаях штатным расписанием, моряки не успели: палуба, доселе сонная и пустынная, вдруг заполнилась народом. Причем среди снующих туда-сюда, как муравьи, матросов не было ни одного славянского лица – сплошь абреки, как их окрестили бойкие на язык граждане бывшего СССР.
– Егорыч, глянь! – схватил старпома за рукав Петр. – Что за дела?
Некоторые из похожих, как близнецы, матросов были вооружены. И не только этим отличался их вид от повседневного: некоторые успели повязать головы черными повязками, испещренными арабской вязью. На белых деловитые абреки пока, слава богу, внимания не обращали.
