Он был единственным пешеходом в этом мире
две тысячи пятьдесят третьего года…
Р. Брэдбери
Когда я окинула взором парк, я на мгновение заметила, как на листьях недозрело-лимонного цвета появилась жёлтая кромка: они словно начинали тлеть, а потом всё сильнее и сильнее разгорались, и вдруг сгорели без остатка в жёлтом огне. Этот огонь затаился в самом центре дерева, а когда почувствовался томный вздох осени, он стал жечь соседние деревья.
Перед этим событием я видела, как плакали золотом берёзы. Их позолоченные слёзы шуршали под ногами и разлетались в стороны от малейшего дуновения ветра. А потом их смели в одну большую кучу, и они заржавели. Я знаю, золото не ржавеет. А может, это было вовсе не золото?
Я пыталась потушить осенний пожар, но он разгорался ещё сильнее. Да и как его остановишь, когда ты сам горишь?
Люди уже не видели солнечного света: его заменял свет от осеннего пожарища. Поэты, загоревшись идеей осеннего хаоса, пели дифирамбы осени, Художники тщетно пытались передать узор кленовых жилок – всё было запутано осенней липкой паутиной. Но был один человек, который плёл из этой паутины мечты. Он не был похож на остальных людей: он не слышал шуршание листьев, не чувствовал жар жёлтого огня, не видел золотых слёз берёз. Он был пешеходом.
Он был Пешеходом. Он шел несколько дней, оставляя за спиной километры пыльных дорог, звериных троп, заросших пожухлой травой и молодым клевером, трескающихся от раскаленного солнца тропинок, мечтающих о том, чтобы хотя бы в одну трещинку попала капля дождя, и не мог остановиться. Он пытался обогнать осеннее пожарище, оказаться быстрее, но ему все время не хватало пары секунд, за которые желтый огонь уже поджигал рыжеватой каймой тысячи сочных зеленых листьев.