Даром и чирей не сядет, а всё начесавши.
Нежданный гость лучше жданных двух.
В редакции мне сказали:
– Послушайте! А чего б да вам не прогуляться по Байкалу?
– На предмет?
– Поразомнётесь… А заодно полюбуетесь красотами. Загорите…
– В марте на Байкале?
– В марте на Байкале. Между прочим, на Байкале больше солнца, чем в Кисловодске, в Ницце.
Я полез в энциклопедию.
"По продолжительности солнечного сияния и прозрачности воздуха Иркутск занимает одно из первых мест в стране".
Правда, Иркутск ещё не сам Байкал. Но всё ж под боком.
А вот уже самое что надо:
"По солнечным дням, яркости и силе сияния солнца Прибайкалье – Крым, Италия…"
Каюсь, Сибирь почему-то виделась мне всегда ледяным домом. А тут… Вот уж не думал.
Разумеется, лично я ничего не имею против дармовой Италии, Крыма и загара, вместе взятых. Только чем ещё помимо загара должен я порадовать редакцию?
Заданий набежало столько, что мысль о халявном загаре в момент поблёкла, показалась мне вконец неуместной, даже стыдной.
А вечером я был уже в аэропорту.
До посадки оставались какие-то пустые минуты.
Припал я к почтовой стойке с пуком телеграфных бланков.
«Самая красивая королева квартиры тринадцать! Самая лучшая жена на планете Земля!
Прошло полных четыре тыщи двести одиннадцать секунд, как распростились мы на Павелецком в электричке, ты ещё, провожалочка, может, не добралась до дома, а я уже пишу. Вот где глупую моду взял. Как только отъехал за семафор – сразу доставать тебя каждодневными письмами.
А с другой стороны…
Ну, кому пожалуюсь, когда у меня беда?
Выхожу в Домодедове из электрички…
Понимаешь, какое безобразие? Почетного караула нет, ковровой столбовой дороженьки нет, оркестра нет, никто ничего не играет, никто не мотает мне флажками…
С гнева тёмна вода в глазах разлилась.
Я б такого вовек не пережил, если б не орешки, что ты тайком насыпала в карманы. Орешки я подмёл ещё в электричке. Нащёлкался – дышать нечем!
Ну-с, миланя, попробуй теперь скажи, что я толст. Я скажу, что эта уродливая полнота – верный портрет твоей доброты.
Кто спорит… Талия у мужа – хорошо, а доброта жены всё ж лучше!
Объявляют посадку. Надо бежать.
Не балуйся. Я тоже не буду. Совсем не балуйся!
Имею же я право на дорожку хоть один совет дать?
Мысленно с тобой, возможно, самый уважаемый мужчина квартиры тринадцать».
На конверте с танком на постаменте черкнул обратный адрес: небо, до востребования, я.
Чуть подумал, приписал под танком:
”Не вскрывать! При вскрытии конверта этот танк стриляить!”
Напрасно летел я на весь дух к выходу.
Не добежал ещё – получите первый аэрофлотовский гостинчик. Рейс передвинули на час!
Нас ещё дважды провожали, дважды билеты проверяли, дважды уже толклись мы в зяблой галерее на подступах к самолёту, были уже надёжно проверены милицией и автоматом, но нас вежливо возвращали.
В толпе зароптали.
– Не разбери-поймёшь…
– Мы уже и не звеним. А нас всё ни одна холера не отправляет…
– А ну ещё Омск тормозни? Ба!.. Когда ж мы обозначимся в Иркутске?
Ближе к полуночи рейс и вовсе перекинули на утро. Гололёдка!
Ладно, утро вечера смирнее…
Можно было бы, глядя на других, вернуться домой отоспаться.
Я не вернулся.
Вовсе без нужды. А ну ещё зевнёшь?
До срока освободился я от лишнего груза жениных бутербродов, прикипел плечом к стенке, с верха которой ясно говорило, и, стоя, не сходя с места, до первого света липко караулил объявления. Всё боялся, уйдет самолет без меня, как есть уйдет!
Утром, ни свет ни тьма, наконец-то дали посадку.
"Маяточка моя!
Всего лишь ночь, как расстались, а кажется, вечность проводил. Мне не то что скучно, мне плохо без тебя, так плохо, что очень хочется тебя увидеть именно сейчас; не может быть того, что не увижу; одна и радость ты; во все глаза смотрю в круглое свое оконце, не прозевать бы, как ты подойдешь к трапу, я выскочу подать тебе обе руки…
Но вот трап уже забирают, а тебя нет и нет…
Гремучий наш гробина ненадёжно как-то подымается. Не зацепился бы за Урал возле Гая твоего.
Вроде бы не должен.
Когда я шёл на посадку, в галерее лениво пересекал мне дорогу рыжий кот. Я наддал, обогнул кота, так что нам с бедой делить нечего.
Дают воду, усыпляют бдительность.
Выпил, а ни в глазу. Голод не тётка, жмёт. Давай!
Обнесли, попотчевали завтраком. Кормёжечка, доложу, на евроуровне.
Подмёл, видит Бог, всё до крошки.
Для дома, для семьи еле оторвал от себя три пакетика с солью, с горчицей, с перцем. А тебе персонально припрятал пока от глаз своих красную рыбку. Чтоб был стимул ждать ”.
"Наши в Омске. Срочно разыскиваю золотой эшелон, который кто-то у кого-то как-то увёл ещё в гражданскую. Про это даже по телевизору показывали. На поиски дали всего сорок минут (промежуточная посадка). Найду, пригоню тебе к третьей годовщине нашего кольцевания. Пригоню обязательно в-в-в-весь! состав! УЖЕ! ВИЖУ!! ЕГО!!! НА!!!! ГОРИЗОНТЕ!!!!!”
С благополучием прииркутились мы в лиловое большеводье сумерек.
Заполняю гостиничную анкету.
Что-то мягко толкнуло в грудь.
Батеньки! Да где-то в тутошних дебрях затерялись следы старинного приятеля!..
Николя́!.. Каменский!..
Отшумела, отыграла молодая пора…
Вместе копили ума в бурсе, как окрестил он университет в Ростове-на-кону[1]. Вместе работали. Вместе спали на одной койке.
Крутила его потом журналистская судьбина из края в край по Россиюшке, крутила…
А-а, судьба… Сам крутился, как чёрт на бересте!
Не в давних годах последняя была вестка вот отсюда. Из Иркутска!
Пихнул я анкету в карман, пожёг через улицу к телефонной будке.
Раскопал по ноль девять. Звоню.
Узнал меня. Сразу вопрос:
– Откуда, асмодей? Из столицы алёкаешь?
– Вообще-то, насколько я знаю, из Иркутска.
Он ошарашен.
– Сто-ли-ча-аанин!.. Ты пошто сюда?!
– А об ручку да "в охапочку поздороваться" с тобой…
– Ты где?
– В "Ангаре". Заполнил анкету, ещё не отдавал.
– И не отдавай, плутоня! Прихромаю сейчас со своей клохтухой Петровной. Тут каких три квартальчика.
