Песня 1.
Больше всего что беспокоило Женщину, этим холодным, ярким, весенним утром, это вопли безосновательных старух.
Бегая вокруг молодого тельца, они неустанно изрыгивали проклятия в ее светлую душу, оставляли следы испражнений на могучих стенах сталинского ампира, и неуклюже мочились под деревья старого парка.
Окутав пеленой безысходности и мрака, они радовались новой жертве быта, недостатков и тягот.
Жизнь покидала их червивые и трухлявые тела, но в мерзости своей им не было равных.
И вот, хлебнув сполна, она снова с потухшими глазами шагала на работу, и слабость духа была крепка, и трусость с прежним задором крепчала…
Проникшись духовным безобразием, бродячие коты перегораживали ей дорогу.
Поправляя свои монокли неуклюжими лапами, они трепались о высоком, и ехидно вопрошали:
– А что вы, Женщина, не верите в возможности социалистического транспорта? Вагоны только наполовину пусты.
И отступали.
С визгом, как тени, мерзкие коты уползали по улице, легко и бессмысленно озирая все еще гадящих под деревьями бабок.
С тугим лицом шла героиня этого времени, этого дня.
С великой потугой давался каждый шаг в никуда.
Мысли спутались в клубок замогильных червей, ноги вязались словно змеи.
Заглядывали прохожие ей в лицо.
Прямо в глаза таращились мерзкие двуногие личины.
Женщина неминуемо смотрела тоже.
О, тщета!
Разве что-то видно в них?!
Разве есть в этих угасших глазах то, чего нет в помойной яме?
В могиле сырой, в промозглом склепе запоздалых огней того света близкого.
Раньше Женщина ходила по улице и заглядывала в лица случайных прохожих, неминуемо неслучайно проходящих.
Она видела их, они пылали страстью, жизнью и эмоциями.
Теперь глаза опустели и глазницы впали тьмой внутрь несовершенно переходящие.
И люди словно тени, без намека на какую либо, хоть холодную живость и бодрость духа, слава нам.
В квартирах многоэтажек, в беспросветной темени существования, сгнило все, заменилось бессмысленным.
И, Женщина пыталась с ними:
– И я с вами! – завопила она, раскинув в стороны запоздалые руки, и запрокинув голову к праздничному свинцовому небу.
– Я с вами!
Вороны кружились, и сокрушали округу вороньим шепотом.
– Ты с нами, ты с нами…
Окрыленные безумием и жадностью, и проклятием, не унимались они.
Шептали и кружили, путали и веяли, блестя глянцем зеленоватым, и без веры в своих вороньих сердцах, и крыльях.
– Оставь все это, будет больно…
– Забудь, немыслимо и тяжко будет…
– Не высовывайся, скотина. – не унимались змееголовые птицы.
Остроглазые рептилии, без возможности всякой, без доводов надуманных, да по нескольку раз, да в присядку и весело.
– Я с вами, я с вами – твердила она.
– С нами, с нами, летим с нами, – твердили они.
В бреду летя по около-парковой дороге, Женщина радовалась принятию.
Свет тух неукротимо, алчность и кредиты, да здравствуют!
Тяжелый серый воздух густо наполнял улицу из открытых окон прижизненных склепов.
Пестрые лучи тьмы мерцали из открытых дверей подвалов, что у входа.
По ним можно пройти сквозь…
Мерцали и звучали словно старые ржавые радиаторы, непременно вышедшего духа былого сладострастного…
Струились и обрывались в нигде, и в никогда, но по сути всегда.
Сочиняли верлибры дерьму.
А вокруг мочившихся бабок, бомжи дрались в добавок, и силы их были равны.
И перегар мощный стоял в округе, дух человеческий ваш.
Добро со злом сошлись в последней мощнейшей битве.
Великий конец, фатум!
Значит, зарядил один бомж второму кулаком прямо в эрогенную зону.
Прямо в нутро проник, яростным, запрещенным приемом.
Да с такой силой, что бедняга с душераздирающим воплем упал с грохотом на истрескавшийся со временем асфальт, и обмарался калом.
И треск рокотом раскатился по парку и близким улицам, и мерзкие старухи не только мочились.
Смрад потек, и распространился в воздухе, но всем так привычно.
Победитель поднял правую, фатальную руку в воздух, и наслаждался победой.
Он рассматривал и целовал свой кулак победный.
Старухи с возбужденным визгом окружили его, потирая руки о свои испачканные подолы.
– Герой, герой! – кричали они, и заводили вокруг него ведьмовские пляски.
– Наш герой! – восхваляли они воителя к земле, и под нее, вытворяя всевозможные колдовства.
– Я с вами, я с тобой! – кричала Женщина.
От возгласа Женщины, победная процессия остановилась и замерла.
Старух лица почернели как прежде, а может даже и хуже, и снова из уст их посыпались проклятия и мерзкие изречения.
Словно тараканы расползлись они обратно гадить под свои деревья, но с новым усердием, с новой силой лился кал, громко отрыгиваясь и источая зловонию.
Победный бомж загрустил.
Пораженный бомж, лежал на прежнем месте и барахтался в куче говна, мерзко блюя и рыгая со всей силы.
Грустный победный бомж заметил Женщину.
С вытянутой победоносной рукой, он победным шагом, но с беспросветной, бесповоротной грустью направился к Женщине.
В два шага, с расстояния более двухсот метров, победный грустный бомж, подошел к наблюдателю, с победной и грустной рожей.
На том и перестал быть…
Песня 2
Рождать великий смысл, или нести сущую околесицу?!
Нюхать коровье дерьмо, или вдыхать нежное благоухание еще по морозному, свежей весны?
Возлюбить псевдо-непорочную, бессмысленно невинную деву, или петь любовные дифирамбы пьяной бабе, которая в соседней комнате смакует ушами стены, блаженствующей от молодой восставшей плоти, подруги?
Созидание или разрушение?
И то, и другое.
И через край.
В устремленной смерти больше смысла, больше красок, чем в праздной жизни.
Жалкое волочение бытовой действительности, мрачное и туманное, как расплата за грехи прошлых жизней.
Женщина, которая сказала почему, от радости поникла.
Ее глаза, полные счастья опустели и заблестели от слез.
От духа веселья зудело в носу и сжимало в груди, словно полный смысла холодный закат утренней луны в лучах летучего отца винограда.
Птицы, исполненные покоя, засыпали в его густых волосах.
Сквозь сотни тысяч вопросов шла Женщина.
Не смея задавать их ни змеям, ни жабам, ни людям.
Словно обугленная спичка, спотыкаясь о прошлые мысли, зеленые словно быстрая молния, словно плети пустынь дней и небылиц.
После, вставала на колени, во весь рост, и принималась рыдать, так тихо, насколько позволяла громкость глотки.
На плачь этот, никто не мог ей ответить, некому было дать ей внятный ответ.
Плакала и убивалась за всех вас, decadent…
За всех нас, за наши души бытовые, о, прости нас Женщина, ибо мы заблудились.
Прости нас родная, и прими тяготу за души наши порочные.
Неси бремя за нас, эту мрачную тяжбу, прозу жизни, ибо не правы мы, и не хотим исправляться, не хотим быть смиренны, а хотим лелеять свою гордыню и эго.
Прости…
Задумалась затем Женщина, напряглась.
Витыми нитями жизни ночи, сладким воском, оружием земным, осталась в никуда.
