Мост Мирабо. Молодая девушка, перекинувшись через перила, задумчиво смотрела на свое отражение в воде. В зеркальной глади она различала только длинные каштановые волосы, развивающиеся на ветру.
Мимо проходили толпы людей. Туристы. Экскурсоводы устало повествовали об истории города, правда, это мало кого интересовало. Больший интерес у них вызывали магазины и рестораны. Кто-то осведомился, когда они поедут дегустировать вина.
Девушка никого не замечала.
А зачем?
Мимо прошла влюблена парочка. Они держались за руки и, казалось, нет людей на свете счастливее. Девушка посмотрела им вслед и ухмыльнулась. Мечтала ли она любви? Такой же большой и светлой, как в кино? Наверно, нет. Во всяком случае, она давно забыла, когда вообще мечтала.
Вечерело. Стало намного прохладнее. Она забыла пальто. Хотя зачем оно нужно тому, кто хочет спрыгнуть?
– Я всегда говорила – прелюбодеяние – это самое мерзкое, на что способен человек.
Мадам Элизабет с присущей ей аристократичностью водрузила чашку с чаем обратно на блюдце. Эта женщина в свои тридцать два отличалась характером старой девы. Странно, как ее выносил муж. Чтобы любить такую, как она, необходимо иметь железное терпение. Он, без сомнения, имел.
Они поженились, когда ей едва стукнуло двадцать. Ее мать считала, что это вполне достаточный возраст, чтобы выйти замуж. Тем более за такого видного мужчину, как Джек Холлман, преуспевающего бизнесмена.
Элизабет воспитывала мать. Жуткая праведница. И обе ее дочери выросли такими же.
Джек не разделял столь фанатичной веры. Зато был убежден в полной добропорядочности супруги.
Та еще семейка.
Как и все женщины, подобные мадам Элизабет, она не любила распущенность, носила исключительно закрытую одежду, почти не пользовалась косметикой и украшениями и, разумеется, ненавидела секс в любом его проявлении. Одно время в их доме не было телевизора, чтобы ребенок не впитывал с самого детства всю грязь и пошлость, заключенную в «ящике разврата».
Кстати, о ребенке.
Малышка Сесилла родилась только спустя пять лет супружеской жизни. Холлманы думали, что Всевышний не дарует им детей. Много слез пролила Элизабет, много молитв прочла на ночь… А сколько раз она поцеловала распятие! В конце концов, все оказалось не напрасным – однажды Элизабет сообщила мужу о беременности.
С тех пор, в благодарность Богу, каждое воскресенье мадам Элизабет тащила Сесиллу в церковь. Элизабет со всем трепетом внушала дочери, что она обязана свои рождением ему, поднимая вверх указательный палец и закатывая глаза. Сесилла удивленно наблюдала за жестом. Ей казалось странным, что она должна благодарить того, кого никогда не видела.
Но существовала еще одна причина, почему мадам Элизабет стремилась в Дом Господа. Она держала втайне эту маленькую страсть. Истинная католичка не хотела признавать тот факт, что она безумно влюблена в отца Николаса. Этот мужчина, тридцати пяти лет от роду, высокий и широкоплечий, напоминал ей Аполлона, только что высеченного из мрамора, внезапно ожившего, и сошедшего с пьедестала к простым смертным. Мадам Элизабет восхищало в нем все: красноречивые проповеди, голос, глаза, то, как он перелистывает страницы Библии во время месс.
Она стыдилась.
Каялась каждую ночь, но ничего не могла с собой поделать: образ сексуального церковника прочно держался в ее голове.
Еще Элизабет состояла в «Дамском обществе традиционных ценностей». Из всех своих соратниц она оказалась самой молодой. Обычно они заседали после проповеди у нее дома. Все восхищались образованностью и сдержанностью этой женщины. Особенно леди Литисия, престарелая председательница. Последнее время она чувствовала сильное недомогание, и мадам Элизабет прочили на ее место.
– Вы абсолютно правы, моя дорогая Элизабет, – одобрительно кивнула головой леди Литисия. – Нет ничего хуже неверности! Только человек со слабой волей способен поддаться на искушение Дьявола и пасть в глазах Господа в этом непростительном грехе. Как вы знаете, мой муж Эдвард, ныне покойный, согрешил с гувернанткой. Но я христианка и, конечно же, простила его, хотя следовало бы забить камнями. Тем более, что грех несет с собой и болезнь!
– Совершенно верно, – подтвердила пухлая дамочка, скромно откусив маленький кусочек имбирного печенья. – А также, хотелось бы заметить, молодые девушки совершенно забыли обо всех правилах приличия. Короткие юбки, вызывающий макияж! Выглядят как потаскухи!
– Леди Уордейл, прошу вас, соблюдайте приличие – не уподобляйтесь плебеям, – прервала Литисия.
В обществе было принято называть друг друга «леди», «мадам», «миссис». Эти женщины искренне верили, что если будут таким образом обращаться друг к другу, то это, несомненно, приблизит их к высшим кругам. Идеалом для них всегда оставалась Англия и ее традиции. Они пытались перенести их и в свою жизнь, но потерпели фиаско: невозможно в конце двадцатого века жить по законам девятнадцатого. Тем более в Америке, где жизнь не останавливается ни на секунду.
– Мама, а что такое прелюбодеяние? – с любопытством спросила Сесилла. Она всегда присутствовала на подобных встречах. Не столько из-за того, что мать заставляла, сколько из интереса.
Элизабет, привыкшая к тому, что дочь задает вопросы, сложные не по годам давно уже придумала подходящий ответ:
– Это все равно, что у тебя есть любимая подружка, которая однажды начинает играть с другой девочкой.
– И что? Мы можем поиграть и втроем, – ответила Сесилла.
– Но это невозможно, – с улыбкой сказала Элизабет и погладила дочь по светлым волосам. – В дружбе только двое. Третий – лишний.
Сесилла не до конца поняла смысл этих слов. Для нее, семилетней девочки, совсем не имеет значение, сколько у нее будет подружек. Главное, чтобы были.
Леди Литисия усмехнулась. Вслед за ней усмехнулись и все остальные, будто по приказу.
Это «Дамское общество традиционных ценностей».
Сборище ханжей.
