СПб., 26 октября 1895, четверг. Нет ничего хуже, как приехать в один из современных Вавилонов, называемых столицами, не имея никакого определенного пристанища и не зная, где бы можно было найти таковое, не рискуя быть ограбленным. Один из моих соседей по вагону, какой-то тамбовский помещик, рекомендовал мне знакомую ему гостиницу, из недорогих. Согласились поехать с вокзала вместе, в карете гостиницы. Так и сделали. Я предварительно осведомился у кондуктора кареты, есть ли дешевые номера, на что получил ответ, что есть от 20 руб. в месяц, что по петербургским ценам действительно дешево. Приезжаем в гостиницу.
Спрашиваю номер подешевле, отвечают, что есть в 45 рублей.
– А дешевле нет?
– Нет.
При таком положении дела ничего лучшего не оставалось, как взять извозчика (точнее – двух извозчиков, так как было много багажа) и ехать по Невскому в надежде найти более доступное по цене пристанище в каких-нибудь меблированных комнатах, которыми кишит Невский проспект. Но и тут мне не очень-то посчастливилось. Либо оказывалось, что все комнаты заняты, либо оставались дорогие, рублей по 40. Наконец удалось найти одну комнату на 30 рублей в месяц[1]. Было 10 часов утра.
Умывшись и приведя в порядок свой туалет, напился чаю и отправился на Фонтанку, к графу[2]. По обыкновению, встретил радушный прием. Скоро накрыли завтрак, к которому, кроме Юрия, явился и Коб (он живет отдельно, на особой квартире, которую для него нанимает граф), так что завтракали вчетвером. Граф предложил мне придти к ним обедать, каковое приглашение я, конечно, с благодарностью принял. После завтрака отправился в министерство, чтобы навести достоверные справки относительно тех затруднений, о которых трубил в Москве декан Троицкий[3]. Переговорил об этом лично с вице-директором департамента Латышевым[4]. Оказалось, что все «затруднения» – чистый вымысел декана. «Дело Ваше пойдет обычным порядком, наряду с другими делами того же рода», – сказал мне вице-директор. Но относительно шансов на положительное решение вопроса выразился очень сдержанно. Это-де будет зависеть от многих соображений, а между прочим и от того, будет ли вообще признано нужным командировать на счет министерства по данному предмету… Не скажу, чтобы разговор этот особенно поднял мои упования…
27 октября. Предпринял паломничество по редакциям журналов, с которыми еще из Красных Буйцев[5] завязал некоторые сношения сотрудничества. Тут познакомился с Шубинским[6], редактором «Исторического Вестника», с Михайловским[7], известным публицистом, а в настоящее время одним из соредакторов «Русского Богатства», с Скворцовым[8], бывшим когда-то одним из главных сотрудников Поповицкого[9] в «Церковно-общественном Вестнике», потом – редактором-издателем «Еженедельного Обозрения», а теперь – «Литературного Обозрения», в котором я начал сотрудничать маленькими заметками критико-библиографического характера еще из Буйцев. Он поразил меня своею моложавою наружностью. Ему едва можно было бы дать 30 лет с небольшим. Хотя мне и известно было, что он – автор наделавшей одно время шуму брошюры «В защиту белого духовенства» (против Елагина «Белое духовенство и его интересы»), но ввиду моложавости его я было усомнился в этом, так как эта полемика с Елагиным относится еще к 1883 году.
– Скажите пожалуйста, это Вы – автор книги «В защиту белого духовенства»? – спросил я.
– Да, эта брошюра стоила мне вражды со стороны Конст. Петр. Победоносцева[10]. Он и теперь мне не может простить этого.
Оказалось, что в то время Скворцов служил в Синоде, и должен был оставить службу, когда Победоносцеву сделалось известным имя автора упомянутой брошюры. Вообще, Скворцов мне показался очень симпатичным. Что-то человеческое, общечеловеческое написано на его моложавом лице с кротким, почти робким взглядом. Ничего специфически редакторского, генеральского. Зато далеко нельзя сказать того же про Шубинского с его не то равнодушной, не то надменной манерой литературного генерала, с его холодным и проницательным взглядом дельца. Впрочем, был очень любезен и даже разговорчив. Сетовал на университеты, особенно на свой Петербургский. Это было сетование обиженного литературного генерала. «Представьте себе, что за последние годы никто, буквально никто ни разу не явился ко мне» (подразумевалось – с предложением сотрудничества). Заочно о своих сотрудниках не стесняется выражениями, судя по тому, как он отозвался о проф<ессоре> Брикнере как о «немчуре, которая норовит по семи пенок снимать со всякого подходящего материала». В пример привел, как он эксплуатирует теперь открытые им записки Ланжерона об Екатерине II. Шубинский довольно уже пожилой, с сильной проседью в волосах и бороде. Михайловский смотрит уже совсем стариком и человеком измученным. Он мне показался неразговорчивым и даже немножко нелюдимом, хотя и без малейшей тени «генеральства». Он очень любезно предложил мне порыться в ворохе присланных в редакцию новых книг и выбрать, что меня интересует для рецензии или статьи. Выбрал с полдюжины книг, в том числе второй том Ковалевского «Происхождение современной демократии» и проф<ессора> Корелина «Падение античного миросозерцания». Кроме того, одну книгу, меня интересующую (Лакомб. «Социологические основы истории») обещал мне прислать на квартиру[11].
Вечером отправился разыскивать Колиного[12] товарища Броневского[13], которого и я знавал в Москве. Его я уже не видал лет пять. Однако он сразу узнал меня. В настоящее время он служит в Департаменте внутренних дел. Побеседовали с ним о наших общих знакомых: о Голомбиевском[14], о Коле, о Московском унив<ерсите>те, о его службе и т. д.
28 октября. Утром в девятом часу отправился на Васильевский остров, где живет и принимает у себя на дому министр нар<одного> просвещения[15]. В приемной застал несколько дам – просительниц. Ровно в 9 час<ов> начался прием. Каждого по очереди приглашали в кабинет министра. Прежде всего я поблагодарил его за высказанное им графу Олсуфьеву доброжелательное участие к моей судьбе, а затем сообщил ему о перемене в моих видах относительно ближайшего будущего вследствие ходатайства Московского унив<ерсите>та о моей командировке, причем осведомился, не будет ли какого формального препятствия при этом относительно представленного мною (через графа Олсуфьева) прошения о месте в С<анкт>-Петерб<урге>.
Хотя, признаться, я был почти уверен, что относительно разных формальностей его сиятельство смыслит не более меня, грешного. Поэтому я нисколько не удивился, когда граф Делянов сказал мне: «Вы вот что, Вы зайдите в министерство около часу, я там буду».
К часу я отправился в министерство, где имел случай налюбоваться вдоволь на «службу» департаментских чиновников, заключающуюся в том, что в ожидании приезда его сиятельства одни прогуливаются по коридору, другие просто слоняются из угла в угол и из одной комнаты в другую, запустивши руки в карманы и решительно не зная, как убить время, или просто «дружески беседуют» между собой… о вчерашнем «винте» и завтрашнем ужине и тому подобных поучительных вещах. Между тем где-то раздается трель электрического звонка. Все чиновники гурьбой устремляются по направлению к входной двери, где и выстраиваются под предводительством «самого» директора департамента и вице-директора. Все это означает, что его сиятельство изволили прибыть в департамент и изволят раздеваться в передней, внизу. Через полминуты является и он сам, любезно раскланиваясь с чиновниками и пожимая руки директору и вице-директору и некоторым другим чиновникам. Директор с вице-директором совершенно овладевают министром и подсказывают ему ответы просителям, а министр только поддакивает. Последнее испытал я и на себе. Едва министр обратился ко мне, как уж директор моментально «разъяснил» ему дело, а министр, как водится, только поддакнул. Дело шло только относительно вышеупомянутого формального вопроса. Директор разъяснил, что никакого затруднения в вопросе о командировке поданное мною ранее прошение не представляет. Министр производит впечатление совершенной развалины и едва ли имеет большое влияние на дела министерства. Разумеется, что на меня это наблюдение не могло произвести особенно отрадного впечатления. Мне бы хотелось ошибиться, но мне кажется, что едва ли можно рассчитывать на какое-либо содействие со стороны министра, не имеющего своей воли и своего суждения, раз дело коснется практического решения вопроса.
