Михаил Богословский - Петр I. Материалы для биографии. Том 3. 1699–1700.

Петр I

Гравюра Е. Чемесова. 1759

По оригиналу Ж.-М. Натье. 1717

Петр ехал в Воронеж с необыкновенной быстротой, так что, отправившись из Москвы 19 февраля 1699 г. вечером, был уже 22-го на месте[1]. С дороги, несмотря на такую быстроту, он все же успел написать в Москву, по крайней мере Н.М. Зотову, как это видно из его сохранившегося ответа. «Нашего смирения сослужителю, геру протодиакону Р.А., – писал Петру в своем ответе 23 февраля шутовской патриарх Н.М. Зотов, – со всею компаниею о Господе здравствовати. Благодарствую вашей любви за возвещение путешествия вашего при добром здравии (о чем уведомлен от азовского владыки) и впредь о сем нам ведомо чините». Далее идет ряд каких-то намеков по поводу Масленицы, для нас теперь малопонятных, так как письмо Петра к Зотову, подавшее повод к этим намекам, не сохранилось: «Зело удивляемся вашей дерзости, что изгнанную нашу рабыню, то есть Масленицу, за товарыща приняли, не взяв у нас о том свободы; только ведайте: есть при ней иные товарыщи: Ивашка и Еремка, и вы от них спаситесь, чтоб они вас от дела не отволокли, а мы их дружбу знаем болши вашего. Сего числа поехали к вам иподдиакони наши Готовцов и Бехтеев, с которыми наказано от нас подати вам словесно мир и благословение, а Масленицу и товарыщев ее отлучити, понеже при трудех такие товарыщи не потребны. А к сим посланным нашим иподдиаконом будите благоприятны. При сем мир Божий да будет с вами, а нашего смирения благословение с вами есть и будет. Smirennii Anikit власною рукою. Февраля в 23 день 207-го, с Москвы»[2]. Общий смысл письма, впрочем, ясен. Зотов предостерегает Петра от спутников или товарищей Масленицы Ивашки Хмельницкого и Еремки (?), т. е. от пьянства с его последствиями, которое может отвлечь его от работ, предстоящих в Воронеже.

Наступившая первая неделя поста поразила Корба своим контрастом с неделею Масленицы, которую она сменила. Вид Москвы сделался совершенно иным. «Насколько прошлая неделя, – пишет он в дневнике, – была шумной и разгульной, настолько эта тиха и скромна… Лавки не открывались, торги на рынках были закрыты, присутственные места прекратили свои занятия, судьи не исполняли своих обязанностей; нельзя было вкушать ни льняного масла, ни рыбы; пост был в высшей степени строгим; они умерщвляли плоть только хлебом и земными плодами. Во всяком случае, подобная метаморфоза явилась неожиданной и почти невероятной». Однако начало православного поста не помешало Лефорту 22 февраля в среду на первой неделе устроить у себя угощение датскому и бранденбургскому послам, отправлявшимся с этого угощения прямо в Воронеж к Петру. Погода была так хороша, вечер такой теплый, что пиршество происходило под открытым небом. «Послы датский и бранденбургский, – пишет Корб, – много пили с генералом Лефортом под открытым небом, пользуясь приятным вечером, и прямо из его дома отправились в Воронеж»[3]. Это приятное времяпрепровождение под открытым небом в конце февраля не прошло для Лефорта даром; он сильно простудился, и на другой же день у него началась лихорадка. «У генерала Лефорта, – отмечает Корб под 23 февраля, – появились внезапно лихорадочная дрожь и жар». Здоровье его было вообще плохо за последнее время. Еще в начале февраля его племянник Петр Лефорт извещал женевских родных о плохом состоянии здоровья дяди, которого беспокоили старые раны[4]. На 24 февраля у него был назначен обед для полковников; но принимать гостей сам Лефорт уже не мог, и эту обязанность выполнял за него племянник[5].

26 февраля в воскресенье Петру отправлена была почта в Воронеж. До нас дошло довольно большое письмо к царю Ф.А. Головина. Отвечая Петру на его письмо, написанное только что по приезде в Воронеж, Головин выражает удивление скорости путешествия и быстроте дошедшей от царя в Москву почты; затем сообщает о полученных в этот же день утром письмах от Возницына с известиями о заключении им трактата с турками 14 января, о заключении договоров у турок с цесарцами и поляками 16-го и о том, что венецианский посол пока еще не заключил договора. «Я, государь, – пишет по этому поводу Головин, – видя… превеликое бездушество цесарцев, не могу рассудити, что из сего будет. Дай Боже пользу христианом, а мню венетов не безнадежных быти к сему; токмо посмотреть, что другая почта покажет: розъедутся ль они в том или еще что прибавят». Далее следует известие о смотре собранного в Москву к походу дворянства, что задерживало отъезд Головина в Воронеж, куда, по-видимому, его торопил Петр: дворяне отмечаются с указанием, кому остаться в столице и кого можно уволить в отпуск. Наконец он сообщает царю о болезни Лефорта: «Ей, живу не за своими прихотьми; токмо всем не малая есть нам остановка: в четверток на первой неделе так остро заболел огневою адмирал наш и ныне без всякой пользы есть; кровь пускали, ни мало поможествовала; смотреть, что за помощию Божиею будет после. Сего, государь, часа я посылал к нему при отпуску почты (т. е. при отсылке этого письма), сказали, что нет ни мало пользы. Почтарю, государь, повелел я ехать немедленно». Письмо подписано шутовскою подписью Головина «Раб твой Фетка pop blahoslowliay» и помечено 26 февраля «в четвертом часу ночи», т. е. в четвертом часу после захода солнца[6]. Под 28 февраля Корб записывает об усилении болезни:

«Опасность для жизни генерала Лефорта усиливалась с каждым днем; горячешный жар все возвышался, больной нигде не находил места для успокоения или сна. Он не имел сил справиться со страданиями и впадал в бред, так как рассудок его помутился. По приказанию врачей позваны были музыканты, которым удалось наконец усыпить больного сладостными симфониями»[7]. 1 марта Петр Лефорт писал отцу в Женеву: «Многоуважаемый батюшка! Пишу вам в комнате г. генерала, моего дяди, о котором сообщаю вам, что он лежит больной очень сильной лихорадкой. Сегодня седьмой день, но нет ни малейшей надежды на его выздоровление»[8].

По городу стало ходить множество слухов о болезни царского любимца. Говорили, что он совершенно потерял рассудок и требовал то музыкантов, то вина. Когда ему намекнули на приглашение пастора, он будто бы воспылал еще большим безумием и не допустил к себе никого из духовных лиц. Однако у него все же побывал для напутствия реформатский пастор Штумпф; но когда пастор стал усиленно напоминать ему об обращении к Богу, то в ответ он будто бы только попросил пастора не говорить так много. Когда жена в самый момент его смерти стала будто бы просить у него прощения за прошлое, то он ласково возразил ей: «Я ничего никогда не имел против тебя; я всегда уважал и любил тебя»