За секунду до того, как священник откинул клапаны картонной коробки, весь мир будто замер, все очертания стали более ясными, четкими. На щеке у священника, крепкого мужчины среднего возраста, было ромбовидное родимое пятно; оно напоминало искривленную бледно-розовую слезинку. На худощавом лице застыло решительное выражение; редеющие волосы зачесаны назад, руки крупные, грубые, как у боксера. Всю стену за его спиной занимали книги – стеллаж напоминал мозаику, где один оттенок цвета переходит в другой. Лучи предзакатного солнца Свободного государства[1] падали на столешницу; Кристине показалось, что волшебный луч просвечивает ее коробку насквозь.
Она прижала вспотевшие ладони к прохладным голым коленям и пристально всмотрелась в лицо священника. Она готова была подметить малейшую перемену в выражении, но видела перед собой лишь спокойное, может быть, немного подавленное доброжелательное любопытство, относящееся к содержимому коробки. За секунду до того, как он откинул клапаны, она попыталась взглянуть на себя его глазами – оценить впечатление, которое она пыталась произвести. От магазинов в этом городке толку не было – пришлось обойтись тем, что у нее имелось. Длинные прямые светлые волосы аккуратно расчесаны; пестрая блузка без рукавов; может быть, священник все же находит блузку немного слишком облегающей? Когда она села, белая юбка задралась выше колен. Ноги у нее гладкие, красивой формы. Белые сандалии с маленькими золотыми пряжками. Ногти на ногах не накрашены; об этом она позаботилась особо. Всего одно кольцо – тонкое золотое колечко на правой руке. Макияж легкий, помада деликатно подчеркивает чувственность губ.
Ничто не выдает ее. Если не считать выражения глаз и голоса.
Священник откинул клапаны – один за другим, и Кристина непроизвольно сдвинулась на самый краешек сиденья и подалась вперед. Ей хотелось откинуться назад, но не сейчас. Надо дождаться его реакции.
Наконец он откинул последний клапан и открыл содержимое коробки.
– Liewe Genade! – воскликнул он на африкаансе. – Господи помилуй! – Священник смотрел на нее, как будто не видя; затем его внимание переключилось на содержимое коробки. Пошарив, он вытащил оттуда что-то наугад и поднес находку к свету. – Господи помилуй! – повторил он, разглядывая вещь на расстоянии вытянутой руки и ощупывая ее пальцами, словно проверяя, настоящая ли она.
Кристина сидела неподвижно. Она отлично понимала: его реакция все и решит. Сердце глухо стучало, она даже слышала его удары.
Священник положил находку на место и убрал руки. Клапаны так и остались открытыми. Он снова сел, глубоко вздохнул, как будто хотел взять себя в руки, и только после этого взглянул на нее. О чем он думает? О чем?
Священник сдвинул коробку в сторону, как будто не хотел, чтобы между ними была какая-то преграда.
– Я видел вас вчера. В церкви.
Кристина кивнула. Она действительно пошла вчера в церковь – хотела присмотреться к нему. Понять, раскусит ли он ее. Но вчера она так ничего и не поняла; зато она привлекла к себе всеобщее внимание – странная молодая женщина в церквушке маленького городка. Он проповедовал хорошо, пылко, страстно, но не так театрально и сухо, как священники в дни ее юности. Кристина вышла из церкви убежденная, что сделала правильный выбор. Но сейчас она уже не была так уверена в том, что обратилась по адресу… Ей показалось, что священник расстроился.
– Мне… – начала было она, с трудом подыскивая нужные слова.
Он подался к ней. Кристина прекрасно понимала: он ждет разъяснений – сложил руки на столешнице идеально ровно, как школьник-отличник. В строгой рубахе, расстегнутой у ворота, – голубой в тонкую красную полоску. Рукава закатаны. Когда луч солнца упал на стол, Кристина заметила, что руки у него волосатые. Из-за окон доносился обычный вечерний шум, какой можно услышать в маленьком городке. Громко переговаривались через всю улицу рабочие-сото,[2] в гараже пыхтел – дух-дух-дух – общинный трактор, верещали цикады, удары молота перемежались с яростным лаем собак.
– Мне нужно многое вам рассказать, – выговорила она, и голос у нее прозвучал тихо и жалобно.
Священник кивнул и раскинул руки в стороны, словно раскрывая объятия.
– Но я не знаю, с чего начать.
– Начните с начала, – негромко посоветовал он, и Кристина вздохнула с облегчением.
– С начала так с начала. – Она улыбнулась, откашлялась. Потом привычным движением отбросила назад длинную светлую прядь.
Для Тобелы Мпайипели все началось вечером в субботу на автозаправочной станции в Каткарте.
Рядом с ним сидел восьмилетний Пакамиле; мальчик устал, и ему было скучно. Они проделали долгий путь из Амерсфорта – провели целых семь скучных часов в машине. Когда они завернули на заправку, мальчик вздохнул:
– Еще шестьдесят километров?
– Всего шестьдесят километров, – утешил его Тобела. – Хочешь попить чего-нибудь холодненького?
– Нет, спасибо. – Пакамиле показал пол-литровую бутылку кока-колы, стоявшую у него в ногах. В бутылке еще что-то оставалось.
Тобела подъехал к бензоколонке и вылез из пикапа. Заправщика нигде не было видно. Тобела потянулся – крупный чернокожий мужчина в джинсах, красной рубашке и кроссовках. Он обошел машину, проверил, не разболтались ли крепления для мотоциклов в кузове – маленького KX-65 Пакамиле и его большого БМВ. Все выходные они учились ездить по пересеченной местности – они записались на курсы мотокросса и гоняли по песку и гравию, по воде, по холмистой местности, по колдобинам, оврагам и равнинам. Тобела видел, как с каждым часом растет уверенность мальчика в себе. Его воодушевление было заразительным; Тобела чувствовал радость при каждом крике Пакамиле:
– Смотри, Тобела, как я умею!
Его сын…
Куда же подевались заправщики?
У бензоколонок стояла еще одна машина, белый «фольксваген-поло». Мотор работал вхолостую, и в машине никого не было. Странно.
– Эй, есть кто-нибудь? – крикнул Тобела и краем глаза уловил в здании станции какое-то шевеление. Наконец-то идут!
Он повернулся, чтобы отвинтить крышку бензобака, и посмотрел на запад, куда уходило солнце… Скоро стемнеет. Тогда-то он и услышал первый выстрел, прозвучавший в вечерней тишине особенно гулко. Тобела инстинктивно упал на четвереньки.
– Пакамиле! – закричал он. – Ложись!
Но его последние слова заглушили новые выстрелы: второй и третий. Тобела увидел, как из двери выходят двое – оба с пистолетами. Один из них нес белый целлофановый пакет. Глаза у обоих были дикие. Они увидели его и выстрелили. Пули щелкали по колонке, по борту пикапа.
Он гортанно зарычал, вскочил на ноги, распахнул дверцу пикапа и нырнул внутрь, пытаясь своим телом прикрыть мальчика от пуль. Он чувствовал, как сынишка дрожит мелкой дрожью.
