Я по асфальту шагаю
С тем, кого сберечь не смогу,
До остановки трамвая,
Звенящего на бегу.
Ночные снайперы
В погожее сентябрьское утро 1975 года, в субботу, из подъезда одной московской хрущёвки вышли молодая мамаша и её почти пятилетний отпрыск. Она не держала его за руку, не тащила за собой, как можно подумать в таких случаях, так как он, несмотря на утреннюю слабость, шёл за ней отважно и самостоятельно. И ей хотелось наладить бодрый контакт с сынулей, ещё не проснувшимся, но упорно сжимавшим в кулачке медный пятак, случайно доставшийся ему по родительской душевной доброте.
– Прогуляемся перед отъездом по нашему райончику? А то долго можем сюда не вернуться, – уточнила она, впрочем, не ожидая никакого ответа. Ведь что мог сказать сынок, когда решение Она уже приняла?.. Он несколько вяло спросонья только поддакнул Ей. Мать продолжила:
– Помнишь, что вчера было? Как погуляли? Вчера День рожденья был чей-то там…
Он же отказывался что-либо вспомнить и только сонно помотал головой.
– Ладно, забудь. Потом вспомнишь.
Вдруг он бойко поинтересовался:
– Куда мы шагаем?!
– Кто куда… – ответствовала Мать. – Куда ты вот лично шагаешь или идёшь, или скачешь вприпрыжку, или несёшься сломя голову, как это часто с тобой бывает, – я не в курсе. А я сама – по асфальту шагаю! – Она притихла и призадумалась. Потом выдала:
– С тем, кого сберечь не смогу… – Мать вобрала в лёгкие воздуха и резко выдохнула.
Она повела сына к Лефортовскому парку. Но, словно давая возможность себе и ему передохнуть, приостановилась на трамвайной остановке и начала произносить что-то там себе под нос, похоже, пытаясь сконцентрироваться на чём-то, только что вспомнившемся, и уже через полминуты поделилась продолжением своих словесных придумок:
– До остановки трамвая, звенящего на бегу!
Она снова призадумалась и молвила:
– Да-а, хорошая песенка получается. В будущем только петься будет.
– В каком будущем?! Как ты узнала?! – недоумевал сынок.
– В вашем там будущем, в твоём. Кто там с тобой петь будет, не знаю. Там у вас много интересных песенок будет. И безынтересных также немало.
Вдруг из-за поворота, дребезжа всем корпусом, выкатил трамвай. Красно-жёлтый. Яркий. Овальный, как кит. Железный. А давно проснувшийся мальчик, пока Мать обернулась в сторону приближавшегося трамвая, в этот момент уже соскочил с тротуара и прыгал где попало на булыжной мостовой у путей.
– Ну-ка, марш обратно! – раздался строгий материнский голос. Сын встрепенулся на Её окрик и поспешил послушно вспрыгнуть на тротуар.
– А не то – смотри мне! Одному уже так голову трамваем переехало!
– И что!? – заборзел малец.
– Да ничего! Отрезало головку-то. И покатилась она прямо на рельсы, вся кровааввая-кровааввая[1].
– У кого?
– Да так, ни у кого… У козла одного! А ты мне ещё нужен будешь. Кроме того, нас ещё переезд на новую квартиру сегодня ждёт. Поэтому дел – выше крыши!
Днём они уехали.
* * *
Когда они добрались на такси по адресу и поднялись на нужный этаж, Мать, сказав на его нерешительность: «Входи, входи. Я скоро вернусь. Сам давай входи! Ты должен сам сюда войти!», – зашла без него обратно в лифт и уехала вниз за вещами.
Он остался на этаже. Квартирная дверь в новый мир была открыта. Первое, о чём он боязливо подумал, оказавшись в прихожей и увидев уходящую в комнаты тускло поблёскивавшую паркетным лаком перспективу новой жилплощади, – это то, что он в гостях у чужих и что скоро придут. Он даже испугался звука открывшихся дверей лифта, донёсшегося с этажа. Но когда вернулась Мать, он успокоился и стал опасливо, но внимательно следить за Её быстрыми и возбуждёнными передвижениями по просторным квадратным метрам, не понимая почти ничего из того, что́ Она говорила. Однако тональность Её голоса, как всегда властного и назидательного, была направлена скорее на строгое внесение позитивных изменений в ту часть суши на восьмом этаже этого высокого здания, где они вдруг по непонятному стечению обстоятельств оказались с Ней вдвоём. И это зарождало в нём неожиданную, но радостную догадку, что Мать имела какие-то необъяснимые права в этом совсем чужом для него и, как ему казалось, огромном доме.
– Ну, теперь посмотрим, что́ у нас тут. Так, это хорошо. Это надо будет сделать по-другому. Балкон – хорошо. Паркет, та-ак: паркет нормально, перелакиру́ем. Циклёвка не потребуется, как я посмотрю. Та-ак. Стены. Потолок. Это всё никуда не годится! Это надо будет ровнять и красить. Кухня. Так, кухня, смотрим кухню. Линолеум. Поменяем! Это просто делается. Можно потом будет при случае и плитку постелить. Мойка. Так, мойдодыр. Хоть и древний, но ничего, ещё послужит. Плита! Хорошая. Газовая. – Мать чиркнула спичкой, повернула рукоятку, и из конфорки заструилось голубое пламя. – Отлично! Ну, в целом, скажу так: неплохо, неплохо. С этим можно жить. Хотя… могло быть и лучше, моглло бытть и луччше, – произнесла Она напоследок с мелодичной расстановкой, криво закусив губу и задумавшись о чём-то своём. А потом почесала лоб и тихонько пробурчала в ответ на вопрос в его глазах:
– Да просто думаю: нас тут не надули с тобой часом? – но, посмотрев на него, спросила с ясной улыбкой:
– Ну? Как тебе?!
– Это чё, наше? – он остерёгся выдать восхищение.
– Конечно! А ты как думал?!
И тогда он по-детски слащаво сам театрально расплылся в улыбке:
– Ма-ама, пра-авда?! Это пра-авда всё-о на-аше? – и восторженно заходил по новому царству, трогая шершавые бетонные стены, поднимая голову к раскритикованному Ею только что потолку, то демонстративно удивляясь одному, то восторгаясь другим. А потом прильнул к Ней, наконец позвавшей его к себе обняться на радостях.
Наступил вечер, и Мать в честь новоселья решила приготовить сыну шикарную пиццу из привезённых с собой продуктов, собственноручно замесив и раскатав тонкое тесто, положив на него кусочки ветчины, нарезанные помидоры и обильно посыпав всё золотистым сыром, натёртым Ею на тёрке. Когда Она достала своё кулинарное чудо из духовки, он ликовал вовсю́. Потом, помыв посуду, Она ушла хлопотать в комнаты. А он подтянул свои синие вельветовые шорты, надетые на серые рубчатые колготки, взобрался на широкий крашеный бетонный подоконник кухонного окна и стал под голос Юрия Антонова, доносившийся из динамика радиоточки негромким и мягким напевом: «Мы все спешим за чудесами, но нет чудесней ничего», – молча смотреть далеко-далеко: туда, где уже не было Москвы, а было только одно усыпанное звёздами вечернее небо, по которому изредка проплывали мерцающие огоньки.
