Что говорю вам в темноте, говорите при свете; и что на ухо слышите, проповедуйте на кровлях. Евангелие от Матфея (10: 27). «Молчанием предается Бог».1
Христиане всегда собираются ради благих целей, отмечали язычники четвертого века, но все и всегда кончается у них преступлениями, а чаще всего – убийством… Горькая правда для тех, кто решил идти до конца, связав свою жизнь с православным крестом.
Жил на Земле человек большой силы духа, сохранивший веру в Бога с далеких пятидесятых и много за это претерпевший. Будучи гонимым, он в летние месяцы пас стадо коз и коров. Говорят, он читал наизусть им молитвы, что потешало целый поселок. Пламень веры, горевший в душе этого человека, не смогли сокрыть даже леса и поля. В девяностые неоднократно отказывался от рукоположения в сан священника, считая себя недостойным. Вместо него ключ от храма взяли в свои руки молодые делатели и принялись крутить его, пока не изломали вконец. Сотня людей пришла на новый приход в девяносто шестом, но то, что их встретило, поначалу скрывалось за благодатью Божьей.2
С того часа злой рок не отступал от вновь открытого храма в разваливающемся скобяном магазине на окраине ткацкого поселка. В церкви, куда нас забросила война, все словно спотыкались о груды битых черепков, раня, царапая и толкая друг друга. Нестроения, обиды, искушения, тающий на глазах жиденький ряд прихожанок, алтарь из пенопласта, размазанный толстым слоем бронзовой краски, текущие ведрами воды потолки были постоянными атрибутами церкви Преображения Господня. Просфоры подавала батюшке, как бы это деликатнее выразиться, коллега по цеху Марии Магдалины. Она же их и пекла. После первых опусов из храма стали уходить люди.
– Вы знаете, кто там печет просфоры? А какую жизнь она вела? – спросили меня в магазине-крохе под названием «Тапочка».
– Знаю. – ответствовал трем женщинам, поедавших меня глазами: что он скажет? – Я еще хуже.
Ответ сразил наповал. На меня поглядели так, как не глядели никогда в жизни. Людская молва еще плотнее окутала горемычный приход. Покаяние не товар, ценника на него в «Тапочке» не было. Поселковые стараются держать марку перед соседями, все из себя, хоть ты лопни. А я им с размаху картину нарисовал «Сброд нищих и святых на богомолье храма Преображения Господня поселка Лобова». Они этого не понесли.
На пару со старожилом храма мне пришлось подменять там разбежавшихся чтецов и пономаря лет семь. Таких приходов хоть отбавляй на просторах матушки-Руси. Не в состоянии служить постоянно, они редко появлялись на службах, платя мне ненавистью за новые, по их мнению, порядки. Буллинг или травля стали их главным занятием на протяжении всех этих лет.3 Понимая, что все имеет под собой причину и прах церковной жизни скрывает под собой какую-то загадку, стал собирать все, что еще можно было собрать. Но ничего не выходило. Череда сбежавших и почивших батюшек только сбивала с толку. Дело было явно не в них. Чем дальше я оставался на бедствующем приходе, тем отчаяннее становилось наше положение. И только ангел смерти, забравший жизнь глубокого старика, в молодости прозванного Козьим богом, приоткрыл дверь в тайну бедствий маленького прихода. После его смерти на церковном пороге остались лежать дивной красоты потир священника, фелонь и епитрахиль,4 покрытые немым укором Творца за отказ принять священство Козьим богом.
Схиархимандрит Зосима (Сокур), Никольское 17. 08. 1998
– Служи Богу в деревне. – монах встал со своего кресла.
Меняясь в лице от нестерпимой боли, дошел к стопке картонных ящиков в углу, и стал рыться в одном из них.
– Я вот Ему всю жизнь прослужил в деревне и не жалею. Здесь мне спокойнее.
С этими словами он подал мне тоненькую книжку «Рассказы сельских священников» Саратов, 1996 год. С обложки на меня глянула бедная церковь с амбарным замком на дверях. Обвалившаяся штукатурка, вороны над крышей, стрельчатые окна, покосившаяся ограда, бескрайние заброшенные поля. Мать, только увидела ту книгу, в рев. Ее не проведешь. Кроме горя и нищеты нам никто и ничего не дарил.
Это было похоже на рождественский подарок 1995 года игумена Бориса (Храмцова) в Гефсиманском скиту. Тоненькая брошюрка «Неупиваемая чаша» освобождала любого, кто читал акафист Деве Марии от желания выпить, покурить или уколоться. Но только, если ты читал именно ту крошечную брошюру на грязной скрепке. Побочное действие – расслабление5 до конца дней. Даже трижды прочитав акафист из брошюрки Бориса, люди превращались в руины. Но переставали пить. Навсегда.
«Больше десяти раз не читай, иначе костей не соберешь», – услышал я голос от иконы Богородицы, читая в третий раз тот незабвенный акафист. Я и прочел его ровно десять раз. Мучения от бесов не заставили себя ждать. Одиночество, болезни и нищету мне подали еще до Бориса. А от желания выпить меня не нужно было освобождать. Я не пил, не курил, не глотал таблеток, не кололся и не блудил. Исследовав все действия этой необычной брошюры, задумался: «Для чего мне подарили эту машинку смерти»?
Подумал-подумал и подарил этот акафист на день ангела пьющему батюшке. И ангел явился. Ангел смерти. Чтобы забрать на тот свет последнего «владельца» этого акафиста. Настоятель сартанского храма протоиерей Владимир (Ильченко + 2007) умер через год внезапно во сне. В пятьдесят семь лет его наповал сразил инсульт. Ушел, не исповедовавшись, не причастившись, не поняв, что к чему. К ужасу своих духовных чад. И к необузданной радости моего духовника.
Отец Зосима поступил со мной таким же образом. Спустя семнадцать лет его подарок приведет меня в такую же убогую церковь. Прозорливый батюшка никогда ничего просто так не дарил и не говорил. Он дал мне понять, что рано или поздно Бог отпустит меня обратно в Россию. На тот случай, если я останусь жив в Украине.6 Ожидая приема под его открытым настежь окном, я услышал в телефонной трубке голос моего духовника. Приказным тоном тот отчитывал схимника.
– Не говорите ему ничего лишнего. Он не должен ничего знать!
Как всегда, Зосима юродствовал и говорил загадками. Служить? Кем, когда ты не рукоположен даже во чтеца? И что означала его выходка перед страстной девяносто шестого? Там вообще меня вместо приема выгнали чистить подсвечники в храме святителя Василия. И сидели, ждали, пока я все не почищу. Я не стал ломать голову. Через два года, еще при его жизни, как бы само собой я стал помогать на подсвечнике праведного Иоанна. А спустя год поставили на подсвечник блаженной Ксении. Восемь лет с тряпкой вместо лекций.7 Отпустили в Россию спустя шестнадцать лет с завязанными глазами, полностью лишив здоровья, оставив свободной дорогу только в яму, видом похожую на церковь. Из нее редко кому удавалось выбраться, разве что на погост. Поздновато мы это поняли.
