Я мир земной на звёздный променял
в созвездиях отрадно заблудиться,
И удивительно! Никто туда не гнал,
Смогу ли я обратно возвратиться?
Вселенной тайны как хочу познать,
Фантазии душевные страницы
до смерти суждено судьбой сжигать,
Пусть в этом пепле путь мой отразится!
* * *
Иду по лесу,
уж вечереет,
мрачнее тени.
Вверху завеса
туч коченеет
в морозной лени.
Хрустит валежник,
сильнее ветви
суются в руки.
«Какая нежность»,
каким доверьем
ласкают звуки!
Ещё немного,
луна налево,
деревня вправо.
Как много снега
и вьюги гнева,
я дома, браво!
* * *
Лес охватило предчувствием грозы,
ордою чёрною ползёт вполнеба туча,
неся прохладу мокрых стрел колючих,
уничтожая голубые миражи.
Вот сёстры-молнии сбежали с плена и
Сгорев, мне всклыхнули душу,
невольное, мгновенное разрушу,
коль мысль собьётся с чудной колеи.
Снимают тучи напряжённость, прорвало,
и первый шёпот по листве прошёлся,
ударило! Как ливень разошёлся!
Чёрт знает, куда душу понесло!
И растворить весь мир захочется в стихи,
и в молнию на миг один влюбиться,
и верить, что всё чёрное промчится,
идите в лес, в нём мысли так легки!
* * *
Нам на тайной вечере Библии суть открывали
и лили лампадное масло в мысли огонь,
что-то страшно-ночное о будущем сне навевали
и хрипел замурованный в стену Егория конь.
Тени ангелов белых и таких легкокрылых
нам уже не догнать, то для избранных ми г,
но к нам скоро придут из поэм золотых серафимы,
чтобы ночь душой сердца до конца человече постиг.
Да! Уйдём мы в леса, пусть нас солнце в пути догоняет
и подарим лучам на часы дорогие свой лик,
дышат в нас небеса, дум звезда своё сердце роняет
и слезам всё дороже совы заблудившейся крик.
* * *
Собор вдали, как памятник заре,
Взгляни – душа Есенина Серёжи
Пегасом алым встала на горе,
а кто-то рядом на него похожий.
Крест на груди, онежские глаза,
в руках кричат Нарымские цветы,
в онежский край зовёт на них слеза
и в сердце появляются следы.
Зовут к себе, но как до них дойти?
Меж нами бездна слов невозвратимых,
сгоревших звёзд незримые пути
венки плетут седые херувимы.
* * *
Плач по отцу Клюеву, родителю слова онежско-
го, разбавленного житием его мученическим во
славу Поэзии Русской, а ветка молодого клёна
бросит росу-песню в души людские.
Разрубили вороги Крест-душу мечом крас-
ным,
оборвался колокол с «Погорельщины»
приняла его земля руками таёжными,
выпало перо из рук Божеских,
высеченное Лазарем Преподобным с Муромско-
го озера,
замолкли гусли онежские Бояна Вытегорского,
пеплом звёздным посыпана тропа Клюева,
у часовен – поэм стоят берёзки Есенинские,
кольцом-радугой опоясанные.
Покорилась душа Коню-Таинству,
дало Таинство возмездие,
зашумели слова в корнях-плечах сосновых!
Слышь, Миколушка!
Богородице Дево радуйся, обрадованная Мария,
Господь с тобою, благословенна ты в женах,
благословен плод чрева твоего,
яко Спаса родила еси душ наших.
В Песню вечной тишины входил Николай
слепыми ногами, задевая колокольчики лесные,
зовущие солнце.
Застыли слова Клюева на следах Аввакумо-
вых, пляской Пудожской медвежьей встревоже-
ны и разлетелись по Руси Сиринами-птицами,
на кресты церквей садилися, чисты реки крес-
тили криками онежскими.
Плач Прасковьи яркой молнией озарит нам
чёрну ноченьку, в хороводах псалмов молодец
во рубашке калимонковой прочитал «Молитву
Солнцу».
Пойдём по цвету морошковому мы к царев-
не-ПОЭЗИИ, от людей закрыла глаза-ларцы,
красну денежку бросит жадному, он уйдёт и не
воротится.
Откройте Книгу Неба, полистайте облачные
страницы:
Спряталось красно солнышко за Онего-мо-
рюшко, только лучи его заплелись в гребни
волн, про сон поющие, потяну-ка те лучи как
стихами заонежскими, то-то будут красны де-
вицы плесть венки из слов морошковых.
Духом вольных веков наполню грудь как вольную, да пойду Россией-матушкой боль-дороженьку испытывать, молитвой слёзною оглядывать.
Не жалей ты меня, матушка, не жалей ты
меня, батюшка, сторожа – снега холодные во
друзья всё набиваются, а метель – свою сестрицу
за меня отдать всё замужем норовят колючим
приманом.
В нелживом болоте соберу стихи сумою лёг-
кою, утка дика даст мне пёрышко, а гадюка
кровь сосать во святую память-чернильницу,
вот где будет чёрный праздничек, лютой смерти
позавидуешь Аввакума Пустозерского!
Распахнись, болото нераскаянное, зашипи
ты подземельным дном, душу мою протри клюк-
вою, на сухих гадюках встоенну, но не трогай
красну девицу, что у батюшки, у Клюева была
суженной Еленою.
Гей, забей старинный колокол, что стоишь
на Красной площади, проснись, Русь, до Боль-
шого моря Восточного, растопи-ка снег над
Клюевым, отпусти ту душу чистую в нашу сто-
рону Онежскую!
Гей, Вы головы с седёнышкой, да не Вас ли
тройки русские гнали Гоголевским пёрышком?
Аль не с Чёрной речки стон в крови?
Когда ж забьют в тебя, КОЛОКОЛ
СВЯТОЙ ПАМЯТИ???
* * *
Луна – единственный фонарь
в забытой, рваной деревушке,
ты жив ли, мой поэт-звонарь?
Иду, грустя, к твоей избушке.
Вот волчий след на берегу
и хмурый крест на пепелище,
о, для кого же на снегу
моё душевное жилище?
С кем разделить души той свет?
А тучи – тёмные волчицы
шепнули снегом: Это бред,
тебе теперь во тьму влюбиться!
* * *
Русалку на стене нарисовал
и пожалел, что нет здесь моря,
холсты же напрочь разорвал,
подумаешь, какое горе!
Плыви, русалка по стене
в страну немых хазар,
я нарисую храм во мне,
реку, огромный яр.
Свет погасил, пора и спать
на стыке двух молитв,
как горяча моя кровать
в пылу сердечных битв.
Русалке – призрачной жене
шепчу: О, будь моей!
И вот он-шорох на стене
и плач: Воды… ско-р-р-рей…
Луна вмешалась: Не спеши,
а вдруг да не одна?
Включаю свет, но ни души
и голая стена.
* * *
Из стены коридора протянулись чёрные руки,
что за страшная ночь, что за день впереди?
Во дворе дикий лай потревоженной суки
Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru
