– Итак, вы нас покидаете, дорогой полковник?
– Да. Во всяком случае на несколько дней.
– А как же поездка в замок Шонвальден, охота на лосей и прочее?
– К моему глубокому сожалению, я буду лишен удовольствия провести время в вашей компании, любезный майор.
– Жаль, очень жаль.
Майор фон Ловенау вскинул монокль.
Его собеседник, хозяин маленькой квартирки на Кронштрассе, российский военный агент, полковник Матвеев был довольно высокий человек, блондин с подстриженными усами, затянутый в зеленоватый сюртук с серебристыми аксельбантами генерального штаба. Майор фон Ловенау, первого королевского полка, тоже был в форме – в пепельном мундире с золотыми звездочками на воротнике. Красивый, слегка лысоватый, слегка полный, он был настоящим сыном этой легкомысленной и изящной дунайской столицы, где люди понимают толк в хорошем вине, лошадях и в остром слове, любят свою певучую музыку и своих красивых нарядных женщин. Как-то случилось, что оба они, офицеры разных и нельзя сказать, чтобы очень дружественных армий, стали приятелями, вернее, проводили время за бутылкой старого токайского.
– Итак, выпьем за ваше путешествие и благополучное возвращение!
Майор грациозно поднял стакан.
– Если будете в Петербурге, – сказал он, – не откажите передать мой привет вашему предшественнику и намекните его прелестной супруге, что я до сих пор страдаю. У нее ледяное сердце. Она настоящая северная красавица, которую так и не могли согреть наши легаровские вальсы.
– Ну, едва ли я буду в Петербурге. Ведь вы же знаете, что я еду в отпуск как частный человек, я не видел своих стариков три года.
– Как называется ваше поместье?
– Загоры.
При мысли о том, что он скоро увидит своих, старый дом в Загорах, засыпанный снегом сад, где он еще мальчиком бегал по тенистым липовым аллеям, у Матвеева екнуло сердце, и он остро почувствовал то, что называется тоской по родине.
Ловенау расспрашивал, есть ли в загорских парках охота, водятся ли медведи и олени и нет ли случайно в замковой галерее обожаемых им итальянских кватрочентистов. А Матвеев представлял себе маленький домик, запах материнских пирогов и огромные звезды над сугробами загорского сада.
Вторая бутылка приходила к концу. Со стены из дубовой рамы улыбался хрустальными глазами худенький фельдмаршал, усыпанный алмазными звездами и снегом альпийских метелей – кумир хозяина, который в душе гордился, что у него такие же жестокие глаза.
– Когда же вы уезжаете? – спросил майор, прощаясь.
– Завтра утром. Я уже и телеграмму своим послал.
Действительно, в одном из огромных и таинственных кабинетов некоего военного учреждения, на столе лежала отпечатанная на машинке копия этой семейной телеграммы.
«Приеду двадцать второго вечерним поездом целую Андрей».
Сбоку синим карандашом было помечено: справка – 127 и еще несколько условных значков.
Телеграмма побывала во многих холеных руках, и в одном месте ее даже немного запачкал сигарный пепел.
Когда Ловенау ушел, Матвеев начал укладывать вещи. В большой чемодан – форменную одежду (он решил ехать в штатском), в малый – туалетные принадлежности, подарки для матери, две-три книги по военным вопросам и четыре томика «Войны и мира», своей любимой книги, с которой он никогда не расставался.
Все приходилось делать самому, потому что его камердинер Корольков схватил воспаление легких и лежал в больнице.
«Нужно же было ему захворать», – думал Матвеев.
Дело было не в одной укладке вещей. Корольков иногда исполнял более ответственные поручения, и отсутствие его в данную минуту связывало полковника по рукам и по ногам.
– Анхен, Анхен… – напевал он легкомысленную песенку, которую в те дни напевала вся столица.
Анхен, Анхен,
Ваше маленькое сердце…
Но, несмотря на то, что ему вспомнились веселый мотив и голубые глаза опереточной красавицы, чувство беспокойства нависло над ним. Он чувствовал себя затравленным зверем в притаившемся лесу.
В это же самое время в другом конце города, в том самом кабинете высокого военного учреждения, где лежала на столе мирная телеграмма Матвеева, заканчивался очень важный разговор между двумя военными, из которых один называл другого «Ваше Высокопревосходительство», а второй просто прибавлял иногда к фразе корректное «господин полковник».
Разговор был настолько важным и конфиденциальным, что даже в тиши и в безопасности ампирного кабинета, куда и заслуженным генералам было так же трудно проникнуть, как верблюду пройти через игольное ушко, даже окруженные стенами, внутренней и внешней охраной, собеседники понижали иногда голос до осторожного шепота.
– Смею напомнить, Ваше Высокопревосходительство, что Рессель вне подозрений, а кроме него и вашего сына…
– Да, да, я это прекрасно знаю. Но ведь и Галлерс не идиот. Он знает, что говорит.
– Как бы то ни было, распоряжения сделаны. Карл поставлен в известность.
– Да, да. И немедленно дайте знать агенту номер шесть.
– Будет исполнено.
Выслушивая приказания своего высокого начальника, полковник почтительно наклонился.
– Понимаю, понимаю… будет исполнено…
– Еще вчера Его Высочество выражал мне свое восхищение. Вы подумайте, какая блестящая работа! И, вдруг все может пойти прахом!
Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru
