«Миколушка, ридный, ходы до мене. Шось дам тоби!» – голос матери прозвучал как серебряный колокольчик, разливаясь по прибрежным плавням. Малой Миколка бегал по мелководью, у самого берега, разгоняя стайки мальков, гревшихся в теплой воде. Край белой рубашонки намок и слегка шлепал по бедрам, заставляя мальчика бегать быстрее. Озорно и счастливо улыбаясь, он поглядывал на берег, но не мог никого разглядеть из-за ярких бликов солнца, игравших на поверхности неспокойной воды.
«Миколушка! – вновь позвала мать. – Побачь, шо у мене е!»
Вмиг стало интересно. Сумела заинтересовать.
Миколка остановился, бросив в устремившуюся в испуге стайку мальков палочку. Интерес победил, и он без сожаления оставил увлекательное занятие. Прищурился. Посмотрел на мать и, улыбаясь, побежал к ней, неловко перепрыгивая через лежащие на берегу реки Марты толстые ветки ивы.
Мать раскрыла объятия и шагнула навстречу сыночку, готовясь подхватить его и закружить вокруг себя, как это она делала всегда. Миколка в этот момент заливисто смеялся, расставляя ручки, словно крылья, а мать, с любовью глядя на своего первенца, все быстрее кружилась, то приподымая Миколку, то слегка опуская, как будто на волнах.
«Швыдче, швыдче, мий сыночку!» – готовясь обнять Миколку, произнесла мать. Еще пару шагов, и Миколка вновь взлетит, подхваченный крепкими материнскими руками. Но вдруг правая его ножка цепляется за корягу, и в следующий момент Миколка кубарем летит на песок, ударяясь лицом о ветку ивы. С носа потекла юшка, оставляя красные капельки на песке.
«Драголюбчик мий! – ласковый голос матери раздался над головой Миколки. – Подымайся!»
Миколка отер нос рукавом рубахи.
– Подымайся! – голос матери звучал совсем по-иному. Он стал каким-то грубым, но не чужим.
Крепкие руки схватили Миколку за плечо.
– Да проснись ты уже! – кто-то уверенно тряс Миколу за плечо.
Микола вздрогнул и открыл глаза. Над ним, склонившись, стоял Суздалев.
– Ну наконец-то! Ну ты, братец, и спать горазд! – Граф весело подмигнул казаку и снова повернулся к зеркалу, тщательно причесываясь. Билый, все еще пребывая частично во сне, нехотя сел на край кровати. Машинально коснулся рукавом бешмета носа. «Нет, крови нет. Приснилось». Микола разгладил лицо ладонями и мотнул головой. Кашлянул, прочищая горло и приходя в себя.
«Шайтан. Такой сон прервал. Мама снилась. Детство мое», – мысли незлобной чередой пронеслись в еще сонной голове.
– Ты как здесь? – с хрипотцой в голосе спросил он Суздалева.
– Что за вопрос, ваше благородие?! – усмехнулся граф. – Нет еще тех дверей, что не открылись бы перед моей скромной персоной!
– Тююю, – шутливо процедил сквозь зубы Билый. – Мы с тобой, братец, с определенного времени те, перед кем многие двери стали закрыты, и когда они вновь откроются, одному Богу известно!
– Да ладно тебе, казак, кручиниться. Эка беда! Откроются! Даже быстрей, чем ты думаешь! – Суздалев присел рядом с другом. – Ты лучше спроси, зачем я здесь.
Микола взглянул на своего боевого товарища. Суздалев загадочно улыбался. Через прищур его серо-голубых глаз по-детски светился задор. Билому очень хорошо был знаком этот взгляд. Когда Иван Матвеевич что-то замышлял, в его взгляде всегда читалась некая интрига. Вот и сейчас, не говоря ни слова, можно было понять, что в голове у графа бродят мысли, которые он непременно желает воплотить в жизнь.
– Ты, часом, не влюбился? – спросил казак, делано испугавшись и тараща глаза.
– Очень смешно, – тут же обидчиво поджал тонкие губы граф. – Я, между прочим, до сих пор в трауре. – Иван поднял палец вверх, привлекая внимание, но тут же залюбовался новой запонкой на белоснежной манжете с чистым изумрудом. Дивный камень! Словно раньше и не замечал, как грани играют.
– Прости, друже. Не со зла. Подтруниваю над тобой.
– Понимаю, – кивнул Суздалев. – Кто-то над погонами горюет, а кто-то по любви сохнет. Это хотел сказать?
Билый хмыкнул.
– В самую точку. Только те погоны и положение кровью добывались, а у тебя от природы натура влюбчивая. Уж прости, Иван Матвеевич. – Казак пригладил соломенные усы.
– Нашел из-за чего расстраиваться, – граф беспечно махнул рукой и снова, не удержавшись, заулыбался, как кот, навернувший крынку сливок.
– Уж очень я хорошо тебя знаю, Ванюша, – усмехнулся Микола. – Посему не тяни, а выкладывай как есть.
Граф поднялся и, заложив руки за спину, прошелся по комнате. Остановился у небольшого окна и, подняв указательный палец правой руки вверх, как заправский профессор, произнес:
– Doctrina est lux et ignorantia tenebrae![1]
Билый покачал головой и нетерпеливо парировал:
– Brevitas est anima ingenii![2] Посему, ваше сиятельство, оставьте свои глубокие познания курса классической филологии для лучшей половины человечества. Мы же – люди военные и привыкшие к четким командам. Выкладывай.
– Вот что вы, казаки, за народ такой! – с легким разочарованием в голосе воскликнул Суздалев. – Нет в вас полета мысли!
– Отчего же, Ваня! – ответил Микола. – Все у нас, как и у других народов, имеется. Мы не хуже и не лучше, но есть своя изюминка.
Билый довольно разгладил усы и для солидности кашлянул в кулак:
– Ладно, друже, за народы после побалакаем. Выкладывай, что у тебя там за учение – свет.
Граф, довольный тем, что ему снова дали слово, завел руки за спину и, медленно ходя по комнате, продолжил начатый было разговор. Микола посмотрел на своего друга и подумал, что, не будь Суздалев военным, профессором было бы ему в аккурат. «Горных дел мастер!»
– Ну-с, любезный Николай Иванович, извольте ответить, – граф внимательно посмотрел на казака, слегка склонив голову, как будто глядя через очки. – Что вы знаете об Арктике? Или, скажем, о Русском Севере?
Суздалев, произнося это, перенес руки вперед и скрестил их в замок.
«Ну истинный учитель!» – отметил с улыбкой про себя Микола и пожал плечами.
– Понятно-с, – произнес граф и добавил: – Иного ответа я и не ожидал.
Казак покачал головой и негромко вздохнул.
– Да ты не журись, односум, – на казачий лад сказал Иван, явно решив подыграть. – Я и сам об этой Арктике знаю через пень-колоду. А попросту – ничего. Кроме того, что там холодно триста шестьдесят пять дней в году.
– А нам с тобой, Ванюша, не впервой такие загадки разгадывать. Турецкая кампания тому пример. Часто бывало как в той сказке: «Поди туда, не знамо куда. Принеси то, не знамо что». Что смущает? Не томи уже, я же не барышня.
– Здесь ты прав, Микола. Тем и интереснее, когда не знаешь, что тебя ожидает. Но такой интерес хорош на войне. Кровь будоражит и все такое. Но мы с тобой в экспедицию собрались, к тому же экспедицию спасательную. А это, брат, может и посложнее боевого задания выйти. Одно дело, когда на войне геройски погибнуть есть возможность, славой себя покрыть, медаль заработать, да и пенсию для родных. Но вот гражданский поход подразумевает совершенное иное. И погибнуть ни за понюшку табака, не зная того, куда отправляешься, перспектива не радостная.
