ГЛАВА 1. Как Еленя новость приняла
– Да ты сдурела, Еленька! – лицо воеводы Друтича покраснело от гнева. – Да как ты смеешь перечить, паскудная девка?!
– А вот так и смею!
Еленя обиженно шмыгнула носом и подбоченилась. Отец и дочь были сейчас очень похожи, ну, насколько могут быть похожи обветренный в дальних походах и дюже уважающий вишневую настойку сорокалетний мужчина и миловидная девушка, едва вступившая в пору расцвета женского очарования. Но выражение лица, складки на лбу и изгиб нахмуренных бровей были похожи, тут ничего не попишешь.
– Мало ты ее, батюшка, в детстве баловал, – ехидно заметила мать Елени. – Вот и получи – распишись!
– Ты еще тут под руку гавкаешь! – с досадой бросил воевода и снова сосредоточил суровый взгляд на младшей дочери. – Я сказал: выйдешь, значит – выйдешь!
– Не выйду!
– Выйдешь!
– И не подумаю!
Еленька даже притопнула сапожком. Сапожки были богатые: из красного сафьяна, расшитые самоцветными каменьями, на высоком каблучке – чудо, а не сапожки. Отец привез их из последнего похода, чтобы побаловать свою любимицу. Да и кого ему было еще и баловать-то? Сын был всего один. А кроме него три дочери, три красавицы. Расцвели на ветке три майских цветочка, отцвели, да и налились золотыми яблочками. Только старшие уже укатились на дальнюю сторонушку. И осталась одна Еленька, любимица.
– Выйдешь!
– Не выйду! Так-то вы, батюшка, слово держите? – упрекнула отца Еленя. – Так-то вы свое обещание исполняете? А ведь говорили: не горюй, Еленюшка, найду я тебе молодца по сердцу, красна сокола. Не буду твое девичье сердечко неволить, к замужеству нудить. И что? Где сокол, я вас спрашиваю, а? Вместо него ворона общипанная?
– Молчать!
Лицо воеводы стало напоминать цветом вареную свеклу, так что мать Елени даже испугалась, не постигнет ли ее прямо сейчас вдовья недоля, заохала и запричитала. Воевода оглянулся вокруг недовольно.
– Я тебе дам ворону! Не сметь так о женихе говорить!
– А я говорю – общипанная ворона!
Воевода, не в силах найти контраргумент, грохнул кулаком по столу, да так, что чара с вином подскочила, и из нее выплеснулась на расшитую скатерть добрая косушка вина. Одна из служанок было дернулась, чтобы прибрать на столе да стянуть изгаженную скатерть, но осеклась под взглядом взбешенного хозяина.
– Если я скажу, ты у меня хоть за борова пойдешь!
Волица, самая молоденькая из сенных девушек Еленьки, хрюкнула в кулак, но тут же стерла смех с лица и снова верноподданически вылупилась на господ.
– И даже не подумаю! – снова топнула каблуком Еленя. – Ни за борова, ни за ворона, ни за кого! Старшую сестрицу Марушу кому отдали, а? Оборотням из Черного леса? Чтобы союз с ними заключить? Дескать, так, может, меньше на нас набегов будут делать и коров давить?
– Не суйся, девка, в высокую политику! – рявкнул воевода, пошарил взглядом по столу, выбрал пустую чарку и швырнул о пол.
Еленька, не желая отставать, азартно схватила со стола уксусник и отправила его следом под причитания матери. И продолжила обличать отца:
– А среднюю сестрицу Ларусю кому отдали? Воеводе Иверту, которому сто лет в обед? За серебряные гривны да за союзную помощь в походе? Не продешевили ли, батюшка?
– Да я тебя, сквернословка, на конюшне сейчас так самолично вожжами отмутузю, что ты на гузно седьмицу присесть не сможешь!
Воевода выскочил из-за стола и навис над хрупкой Еленькой, но та привстала на носки и едва не уткнулась носом в нос отца.
– А и отмутузьте, батюшка! А потом сами женишку вашему объяснять будете, почему не невеста у него, а чресполосица!
Воевода задохнулся от возмущения, замахал руками на Еленьку, схватился за сердце. Тут на Еленю налетели матушка, нянюшка и сенные девки. Закружили, похватали за широкие рукава, за подол сарафана расшитый, застрекотали да и утянули из трапезной от греха подальше.
– Так и знайте, батюшка, шиш вам, а не свадьба! – продолжала кричать оттаскиваемая Еленька. – В лес сбегу, в болоте сгину, в осиннике удавлюсь, а замуж за Серебряного Луня не пойду! Хоть режьте меня, хоть с хреном ешьте! Не пойду и все!
– Пойдешь! – доносился рев, а вслед за ним грохот и стук: горяч был воевода, а кулаки были отменной силищи.
– Снова лавку расколошматит, у-у ведьмедь! – проворчала мать и от души влепила зазевавшейся Еленьке оплеуху. – Довела отца, мерзавка! А он-то тебя на руках носил, гостинцы возил… У-у змеюка!
Еленька привычно увернулась, чтобы не получить и второй оплеухи, отпихнула сенных девушек и бросилась вниз, через сени, через красное крыльцо да во двор.
– Ни за что не выйду! – вытирая рукавом слезы пополам с водой из носа, доложила девушка проходящему по двору гоголем петуху. Тот строго покосился на нее, чем-то напоминая отца. Еленька посмотрела на него и покатилась со смеха. Смех был наполовину истеричным, но разнесся по двору звонким колокольчиком. Воевода, услышав его, закатил глаза к расписному потолку, где был изображен Даждьбог, летящий вокруг земли-яйца на белом коне, приложил оберег к сердцу, с облегчением выдохнул и приказал принести с ледника кваса с хреном. Подумал и потребовал добавить наливки. Мать, услышав приказ, всплеснула руками и побежала наверх, чтобы отмерить собственной твердой рукой и присмотреть за слугами, убирающими погром.
– Как есть дурная! – покачала головой нянька, наблюдавшая за Еленькой, и кивнула сенным девушка: отбой, дескать, вешаться в осиннике девка не будет, а посему можно и не караулить.
На семейную идиллию сурово взирал бог Чур, вырезанный на обеих воротинах, и яркое солнце, весело выкатывающееся из-за густого бора.
