Ничто не вечно в этом солнечном и подлунном мире, за исключением одного: вечного, бесконечного времени и вселенной. Непрерывно течет время, беспрерывно осуществляется связь времени и поколений, смена культур и племен. Человек не властен над временем.
За истекшие тысячелетия в жизни человечества прошли целые эпохи, сменилось несколько социальных строев, достигли своего расцвета и канули в вечность древние цивилизации Египта, Италии, Греции, Месопотамии, Америки. Да что там зарубежье! Целая вереница народов перебывала на евро-азиатских просторах – это и безвестные племена неолита, эпохи бронзы; народы железного века – скифы, сарматы; народы Средневековья – гунны, половцы, татары и другие.
Кто-то из этих народов оставил о себе письменные свидетельства, кто-то – материальные остатки в земле и на земле. Вглядитесь в один из уголков бывшего Дикого Поля – Захоперский край, что раскинулся на Калачевской возвышенности, на землях Кумылженского и Алексеевского районов. Эти места буквально холмятся от древних кладбищ – курганов. Большие и маленькие, поодиночке и группами, в поймах рек и на водоразделах высятся эти «пирамиды степей», и когда долго смотришь на их простую, непритягательную форму – порой трудно оторвать взгляд и рой вопросов начинает клубиться в голове.
Кто из наших предков оставил их, из какой глубины веков они дошли до нас, свидетелями каких прошедших народов, царств, событий, церемоний, похоронных обрядов и, наконец, просто чужой жизни они были?
Курганы молчат, в своем вечном равнодушии к окружающему миру они продолжают свято беречь доверенную им сокровенную тайну, и может, поэтому перед их величавым, спокойным видом делается не по себе. Ты теряешь ощущение времени, забываешь все будничные передряги, улетучивается вся житейская суета, а в душу закрадывается извечный вопрос о смысле жизни и бренности человеческого бытия.
«Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними», – говорит латинская пословица. Но, несмотря на время, курганы и в наше время не утратили своего очарования и восхищения – они вызывают законный интерес не только ученых, но и продолжают будоражить человеческое любопытство, приводить в трепет души всех, кто видел их. И все потому, что многие из них с незапамятных времен и до сих пор окутаны ореолом тайн и загадок, связаны с загадочными огнями, разбойниками, нечистой силой, несметными кладами и сокровищами. Подобного рода легенды очень живучи, передаваясь из поколения в поколение, они (порой видоизмененные временем и приукрашенные человеческой фантазией) дожили до наших дней и продолжают волновать умы и сердца любителей легкой наживы с не меньшим успехом, чем у наших пращуров.
Одна из таких легенд, связанная с кладоискательством и рассказанная непосредственным участником раскопок, на мой взгляд стоит того, чтобы рассказать о ней в предлагаемой историко-краеведческой повести. Весь литературный и изустный материал (со ссылкой на источники) изложен в популярной форме. Место действия в ней, почти все действующие лица (за исключением некоторых) и события – подлинные.
Помимо основной легенды, вокруг которой построен весь сюжет повести, приводится много краеведческого материала, затрагивающего различные страницы истории Захоперскоге края.
Что получилось из моего повествования, судить не мне. Остается только надеяться: если эта повесть поможет любознательному читателю лучше узнать историю своего края, полюбить свою малую родину, то буду считать, что мой труд не пропал даром и я выполнил свое предназначение.
В. Апраксин
Под утро, когда настенные – с гирьками – часы прокуковали четыре раза, деду Иосифу Матвеевичу Чекменеву (которого в хуторе Филинском по-уличному все звали дедом Чекменем) приснился страшный сон, от которого он заворочался на своей скрипучей деревянной кровати, перевернулся с боку на бок, потом, крякнув, сел и, еще не сбросив чары сна, инстинктивно стал отряхивать себя руками. В подслеповатые, маленькие – в четыре глазка – окошки приземистой, вросшей в землю хатенки (дед в шутку звал ее «кремлём») пробивался утренний рассвет. Можно было бы еще полежать, понежить старческие кости, но дед по себе знал, что больше не уснуть. И виной тому были не воздействие непогоды, не старческая немощь, не липкая духота в хате (внутренность избы он звал «берлогой»), когда из-за комаров и мух нельзя открыть окошко, а сон, который все еще не шел из головы и от которого руки сами собой гладили тело, большую плешь на голове, всклокоченную, ниспадающую на грудь густую бороду и даже нательную одежду.
Старуха-жена, бабка Матрёна, спала в другом углу, и ее шумный, как звук мехов в горне, храп, прерывающийся подобием встряхиваемой гороховой погремушки, заглушая одинокое тиканье настенных часов, заставил Чекменя покоситься в полумрак хаты и еще сильней обчесывать самого себя. Возня деда, а точнее, скрип деревянной, рассохшейся кровати разбудил бабку и оборвал ее виртуозное храпенье. Подняв от подушки голову, увенчанную гладкими и жиденькими русо-седыми волосами, собранными сзади в узелок, она в проеме окна разглядела сидящего деда, который, поглощенный делом, продолжал усердно гладить себя руками. Дед ее всю жизнь и так был с причудами, теперь же ей показалось, что с ним и впрямь случилось что-то неладное, и она с тревогой в голосе спросила:
– Дедуня, а дедуня, ты что не спишь? Чего раскрылился, руками махаешь, словно куделю играешь?
– Уснешь тут… – после некоторого молчания неопределенно буркнул Чекмень, бросая очередной косой взгляд на бабку, и, опять помедлив немного, добавил серьезно: – Бечь собрался…
– Да чего такое? – испугалась в недоумении глуховатая бабка. За долгую совместную жизнь она научилась понимать своего деда с полуслова, но теперь поведение его оказалось для нее непонятным. – Кого сечь? Зачем? За чего?
– Напужался…
– Вот бог ты мой, слова от тебя не добьешься, тянешь – как нищего за пояс… Кого напужался?
Такому допросу дед решил положить конец:
– Тебя – храпишь, как наряд солдат в казарме.
– Фу! – облегченно перевела дух отходчивая бабка Матрёна. – Я думала, че путнее скажешь, а ты, как всегда, шутишь. Ну, а правда, дедуня, чего не спишь, не заболел ли чай?
Чекмень опять почесался и нехотя отозвался:
– Вошь насела.
– Ой, господи! То храплю не так, то какая-то вошь насела. Какая вошь? – испугалась в очередной раз старуха. – Ты чего дед, обкурился? Их, вшей-то, уж ни у кого ныне и на погляд нет!
Дед покряхтел и нехотя пояснил:
– Не знаю, есть ли у кого ныне вши или нет, а мне страшный сон приснился, что аж не по себе стало, еще во сне крутиться начал. Будто вошь всего облепила, полознет везде, ну прямо как в девятнадцатом году, когда – помнишь? – тиф от них повальный был и ото вшей спасу не было.
