I
В предсмертном бреду палач устроил самосуд. Проснувшись на постели с чувством отсутствия бессмертия, он спросил себя – “Яз есмь сын, но яз есмь свет?”
Моя жизнь, исходит на нет.
Перед мной маячит тот свет.
Кровью залив добрые дела,
Что мне скажут там, а?
Делал дело, верно служил,
Рубил не перечил, сам не просил!
Знаю – оплачут. Почет заслужил,
Но, это важно, если бы жил!
А палачу важны лишь глаза.
В этих зрачках правда и страх.
По ним ясно присутствие вины,
Но менять приговор права не даны!
Уверен, я неплохим был палачом,
Иначе зачем дожил до седин?
Не им, не ему, всем – никому,
А мне, мне, мне вручил топор!
Мое тело исходит на нет,
Перед мной маячит тот свет.
Кровью залив, добрые дела
Что мне скажут там, небеса?
Снятся теперь мне черви, жилы, мышцы и мозги,
Кровью залитые мои башмаки,
Лица разбойников и сатаны,
Женщин гулящих всхлипы вины.
Как тяжела в теплой постели смерть палача,
Нет черных мантий, но суд начался!
Строго прошу тех, кто там, не судить.
Рубил без злобы, утех и обид.
Палач – исполнитель, но не судья.
Приговорам автор не я!
У палача роль скупа,
Из всех нарядов маска одна.
Скрыть не могу одной лишь вины,
Что пред толпой исполнял приговор,
Духом праздника был вдохновлен!
Но, Владыка, прошу тебя учесть -
Нес я достойно свой тяжелый крест!
Что? Не подумай, я не кричу.
Ропщу понемногу, немного ворчу…
«Владыка, – прошу, – тайну открой,
Утешь ответом о жизни иной.
Шепни мне на ушко, дай какой-то знак-
Есть ли в аду для палача,
Скажем неплохие, хорошие места?»
Есть! Знаю точно, в теле душа!
Когда из топора – вниз, летит башка.
Можно разглядеть ее покровов рябь,
Ее последний визг вам не передать.
Ну что, не молчи! Разве зло палач?
Измерь меня собой, дай последний шанс.
