По уголовному кодексу Ирака №11 от 1969 года, преступления против внутренней или внешней безопасности страны влекут за собой вынесение смертного приговора.
Салим Осман это знал.
Знал, когда записывался «добровольцем» в армию.
Знал, когда шел против американцев «в последний раз, Дар».
Знал, когда спускался вниз.
Салим Осман шел в наручниках по длинному коридору. Коридор казался бесконечным вместе с заключенными по обе стороны. Идущие сзади солдаты пинали его то в бок, то под зад, приказывая ускориться. Пинали свои же: с американцами он расстался пару дней назад, получил от них на прощание разбитую губу и острую боль под сердцем.
Похоже, сломали ребро.
Приводят его в новую камеру, мало чем отличающуюся от прежних. Все также воняет, сыро и холодно, сидя на полу. Стул не дают, как попить или поесть. Салим и не просит: последние двадцать с чем-то часов он только ждет.
Ждет встречи с сыном.
Ждет новостей о состоянии сослуживцев.
Ждет смерти.
Салим сидит на коленях перед закрытой решеткой и пытается расслышать голоса: других иракцев, которых пытают, и стрекочущих чудовищ, у себя в голове. Произошедшее под землей так и не отпускает и, кроме ученых в защитных костюмах, он ни с кем об этом не говорил.
В горле настоящая пустыня Сахара, которую орошают лишь редкие потоки слюней: Салим надолго задерживает единственную воду во рту, пытается вспомнить влажность на языке и нёбе. Потом сглатывает и его голос, который все равно не дают подать, прорезается через толстые бетонные стены в кашле.
Голова дико болит. Физически из-за голода и обезвоживания. Эмоционально из-за мыслей о сыне, которые не прекращаются с тех пор как Осман снова взял оружие и ушел из дома.
Вернулся ли он домой? Открыл ли подарок?
Жив ли он?
– يا! دعني أتحدث إلى ابني! (Эй! Дай мне поговорить с сыном!)– кряхтит он охраннику.
Предугадывает ответ.
– غير مسموح! (Не положено!) – мужчина в форме бьет прикладом по железным прутьям, отделяющим его от заключенного. В следующий раз обещает приложить его к виску Османа, чтобы тот заткнулся до назначенного времени.
Повторять бессмысленно. Охранник не откроет решетку, пока ему не прикажут. Даже в целях воспитания.
Салим знает это. Сам когда-то был на его месте.
Понимает, что его время медленно, но, все-таки, оканчивается. А он так и не попрощался с сыном.
Согласно военному кодексу Ирака, невыполнение приказа командира влечет за собой автоматическое попадание под военный трибунал.
– Ну, как там дела?
– Все плохо. Он на допросе.
– Опять? – Теперь его допрашивает Ирак. Америка передала свои обвинения временной администрации.
– И что это значит?
– Что обвинять его будут две страны.
По законам шариата, за совершение умышленного убийства предусмотрена смертная казнь.
Салим спит, сидя на коленях. Плохо, потому что голова то и дело норовит опрокинуться на пол вместе с телом. Но лечь не дает военный, поставленный охранять заключенного. Бьет через клетку электрошокером, чтобы Осман встал, когда тот начинает заваливаться. Бьет еще раз, когда тот начинает медленно, но все же вставать. Слышит от напарника раздраженное «لم يعد مقيما» (он все равно уже нежилец) и прекращает.
Бьет напоследок, а потом прекращает.
Других заключенных в камерах не видно. Слышно где-то вдалеке.
Кто-то также бьет мужика электрошокером, заталкивает буйного в камеру или наоборот вытаскивает бунтовщика.
Кричат они не столько из-за несправедливости, сколько из-за безумия. Кажется, что кто-то тут сидит годами.
Хотя это просто тюрьма перед судом.
– مهلا, – снова обращается он к охраннику. – ما اسمك? (как тебя звать?).
– لا يهم. (не важно).
Салим усмехается. Почему люди такие невоспитанные? Что там, в Америке, что здесь, в Ираке?
Почему воспитание приравнивается к слабости? Особенно сейчас.
– استمع (послушай), – продолжает испытывать судьбу Осман. – اعلم ما تكون. لقد وقفت أيضًا كحارس منذ عامين بينما كان ابني يحاول الهروب إلى المنزل تحت الرصاص. (я знаю, какого тебе. я также стоял пару лет назад на посту, пока мой сын пытался добежать под пулями до дома), – сглатывает, хватает воздух ртом, боится, что сил договорить не хватит, – أريد فقط أن أعرف أنه ركض هذه المرة (я просто хочу знать, что в этот раз он добежал).
– أعطني اللعنة (да мне похуй), – отвечает человек в камуфляже, подтягивая на плече ремень, на котором висит оружие.
Врет. И Салим это знает.
– لم أرغب في الذهاب إلى الحرب (я не хотел идти на войну), – говорит плененный иракец куда-то в пустоту. Охранник своего лица не показывает. – أراد البقاء في المنزل والصلاة إلى الله. أردت أن أقضي آخر يوم لي مع ابني (хотел остаться дома и молиться Аллаху. Хотел провести свой возможно последний день с сыном).
