Услышав, что на свете есть любовь,
Я стал искать тебя повсюду, не зная,
Что глаза мои слепы.
Любовь нельзя найти иль повстречать,
Она – всегда в тебе, в душе влюбленной.
РУМИ
Давным-давно, когда я была еще невинна и целомудренна, мой отец верил в совершенство.
Однажды, размышляя о своей империи, созерцая созданное им великолепие, он сочинил стихотворение. И на сводчатом потолке над своим Павлиньим троном велел мастеру золотом начертать: «Если есть рай на земле, это здесь, это здесь, это здесь»[1]. Простые слова простого человека. Но сколько в них истинного смысла!
Восход над рекой Ямуна часто навевает мне мысли о рае. С широкой излучины реки я с восхищением обозреваю округу, будто смотрю на лицо возлюбленного. Сегодня утром перед глазами моими предстают виды столь же вдохновляющие, что и всегда, и сейчас я с особым наслаждением любуюсь ими, ведь мне так долго приходилось скрываться. Справа раскинулся величественный Красный форт. Напротив, омываемый кровью солнца, стоит Тадж-Махал – не парит в вышине, будто сокол, не вздымается, словно море. Могучий и благородный, мавзолей высится на фоне неба, словно врата рая. Зная, что Тадж-Махал воздвигнут для моей матери, я испытываю одновременно величайшую радость и глубочайшую скорбь.
Сегодня я не одна. Мы плывем в лодке по Ямуне. Мой защитник Низам терпеливо гребет. В передней части нашей лодки сидят две мои внучки, Гульбадан и Рурайя, уже не девочки, каждая – дивное воплощение моей дочери. Глядя на них, я думаю, что время летит слишком быстро, что еще вчера они не умели ходить и я поглаживала подошвы их крохотных ступней. Теперь своих внучек я люблю даже больше, чем тогда. Когда я смотрю на них, мне кажется, что я переношусь туда, где меня покидают сожаления и воспоминания о событиях, оставивших шрамы в моей душе и на моем теле.
Гульбадан и Рурайя смеются, шепчутся, как и все молодые женщины, обсуждая свои сны, мужчин, что с важным видом перед ними расхаживают. Я в их возрасте была более сдержанна в выражении своих чувств. Внешне я вела себя почти так же, но в душе моей, за семью печатями, теснились более тревожные мысли, среди которых зачастую преобладали стремление снискать одобрение, потребность чувствовать себя достойным человеком.
Один из немногих людей, кому удавалось когда-либо наблюдать меня в минуты сомнений и неуверенности в себе, был Низам, сейчас переправляющий нас на дальний берег, прочь от любопытных ушей, коих много вокруг Тадж-Махала. У самой реки растет баньян, своими отростками целуя воду. Мне баньяны напоминают гигантских пауков; ветви этих деревьев опускаются на землю, словно ноги. Низам привязывает лодку к одному из суков, погруженных в волнистую рябь, и кивает мне, подтверждая то, о чем я думаю, – что здесь мы одни, в относительной безопасности, и я могу раскрыть Гульбадан и Рурайе тайну их рождения.
Эту историю никогда не рассказывали.
– Дорогие мои, – начинаю я, развязывая пояс, что туго стягивает мою талию. – Ваши родители привезли вас в Агру и попросили меня приехать с вами сюда, ибо они считают, что вы уже достаточно взрослые и вам можно доверить тайну. – Я умолкаю, всматриваясь в их лица. В этот момент моя воля сильнее моих чувств, и я придаю жесткость своему голосу. – Они ошибаются?
Гульбадан, старшая из сестер, вертит серебряное колечко, исцарапанное так же, как борта нашей старой лодки.
– Что ты имеешь в виду, Джаха?
– Вы умеете хранить секреты? Или вы, как сороки, сидящие на спине буйвола, без умолку трещите, когда рядом кружат ястребы?
– Но почему нужна такая осторожность?
– Потому, дитя мое, что у меня, как и у любой женщины, бросившей вызов мужчинам, есть враги. И мои недруги готовы много заплатить за эту тайну. Узнав ее, они позаботятся о том, чтобы вас уничтожить. Впрочем, как и император.
– Император? – спрашивает Гульбадан, позабыв про свое колечко. – Какое ему до нас дело?
– Император Аламгир[2], – говорю я, – да простит ему Аллах его преступления, причинит вам зло, если услышит эти слова.
– Но ведь он даже не знает нас. Он...
– Ему известно гораздо, гораздо больше, чем ты думаешь, Гульбадан. И хоть он с вами не знаком, это не значит, что он не способен вас погубить.
– Погубить нас? Но почему?
Я издаю протяжный вздох сожаления.
– Вы, должно быть, понимаете, что у нас... что у нас есть от вас секреты. Секреты, которыми я поделюсь с вами сегодня. Секреты, которые было бы опасно вам доверить, будь вы слишком молоды, чтобы их хранить.
Мои внучки сидят не шелохнувшись, затаив дыхание. Легкий ветерок колышет их коричневые платья. Моя дряхлеющая плоть тоже облечена в простой наряд, хотя одета я как персиянка – в черный бесформенный балахон и чадру, скрывающую мое лицо. Когда мы встретились сегодня утром, Гульбадан и Рурайя спросили, почему я в чужом платье. Чтобы избежать встречи с алчным ростовщиком, солгала я, не раздумывая. И мои внучки безотчетно поверили в эту ложь, как верили мне всегда, когда я им лгала. Но впредь я больше их не обману. После сегодняшнего дня это будет невозможно.
– Что вы знаете об императоре? – спрашиваю я.
Гульбадан бросает взгляд на Красный форт.
– Люди... ну, они перед ним либо преклоняются, либо его ненавидят. Большинство его ненавидят.
Я размыкаю губы, намереваясь продолжить, но меня опережает Рурайя.
– Почему он так жесток, Джаха? – говорит она.
Сколько раз я сама задавалась этим вопросом? Сто? Тысячу?
– Император, – объясняю я, хотя все еще не уверена, что знаю точный ответ, – всегда считал, что его никто не любит. Он ошибался, но это было не важно, ибо, когда тебе кажется, что ты нелюбим, ты живешь в холоде. Поначалу появляется ревность, потом горечь, потом ненависть. И ненависть ожесточила сердце Аламгира.
– Но откуда ты знаешь, что у него на сердце? – с удивлением произносит Гульбадан.
Я медлю в нерешительности, потому что Гульбадан и Рурайя до сей поры жили в заблуждении. Как бы я отреагировала, будь я на их месте? – спрашиваю я себя. Способна ли молодая женщина смириться с мыслью, что на самом деле она не простолюдинка, каковой ее воспитали, а потомок императора? Поймут ли мои драгоценные внучки, что мы вынуждены были их обманывать?
– Некогда Аламгира звали Аурангзебом, – наконец отвечаю я, встречая их взгляды. – И некогда я была его сестрой.
Низам кивком подтверждает мои слова. Тень, отбрасываемая его тюрбаном, подпрыгивает на коленях Рурайи.
– Сестрой? – изумленно повторяет Гульбадан.
Я наклоняюсь к внучкам:
– Мы обязаны были вас защитить. Иначе...
– Но как ты можешь быть его сестрой?
– Во мне, в тебе, Гульбадан, течет такая же царская кровь, как и в нем.
– Царская? Твой отец был рыбак, как и мой. Он погиб во время шторма!
