Сергей Ходосевич - Под небом прошедшего августа

Накануне своего дня рождения – через три дня должно было стукнуть целых двадцать пять лет! – я уехал в командировку по заданию редактора в откормсовхоз.

После интервью с директором об успехах и проблемах хозяйства он накрыл у себя дома дастархан, и вот там-то я и проговорился о своем грядущем дне рождения.

Подвыпивший директор тут же возжелал что-нибудь презентовать к грядущему событию. И отдал распоряжение продать мне овцу по себестоимости, то есть вдвое дешевле отпускной цены!

Мы с шофером Ермеком затолкали робко сопротивляющуюся овечку в багажник редакционного «Москвича», предварительно устлав днище куском кошмы. И, распрощавшись с гостеприимными хозяевами совхоза, поехали домой.

Но, поскольку сейчас у нас в багажнике находилась овца, которой, уж извините меня за эту душераздирающую подробность, предстояло быть закланной на мое двадцатипятилетие, мы с Ермеком решили, минуя райцентр, проскочить в мою деревню, к родителям.

Ну где бы я держал это животное до часа икс в обычной двухкомнатной квартире? На балконе, что ли? И там же с ней расправился? Сам? Да ни за что!

Да и вообще день рождения я хотел отметить с родителями и немногочисленными родственниками у себя в деревне. Так что овечке, хотела она того или не хотела, предстояло совершить семидесятикилометровое путешествие.

И мы ехали себе и ехали, весело болтая о том, о сем, пока мне вдруг не стало тревожно.

– Слушай, – сказал я Ермеку. – Что-то тихо там, в багажнике. Баран наш не задохнется?

– Да ну! – беспечно махнул свободной рукой водитель. – Я свой багажник знаю, он весь щелястый. А молчит – на то он и баран…

Но все же я попросил Ермека остановить машину. Когда открыл багажник и поймал на себе печальный взгляд овцы, стало как-то не по себе. В общем, жалко стало мне эту овечку. Я спустился с шоссе и нарвал травы посочнее.

По дороге Ермек, уже с явным неудовольствием, еще пару раз по моей просьбе останавливал машину, и я заглядывал в багажник, чтобы убедиться, что Бяшке едется нормально.

– Ты с ней уже как с родной, – насмешливо заметил Ермек. – Как теперь резать ее будешь?

– Почему я? Отец зарежет, – машинально заметил я. И тут же заскучал, представив, как отец валит Бяшку набок, вяжет ей ноги и… И я все сильнее чувствовал, что мне не хочется гибели этой дурашки-Бяшки, которую меня угораздило купить пару часов назад в совхозе, вырвать ее из нестройных рядов ее собратьев, затолкать в душный багажник и увезти от родной отары за десятки километров только затем, чтобы под водку употребить ее плоть в пищу на свой день рождения.

Когда мы подъехали к отчему дому, я, не дожидаясь, пока это сделает кто-то из домочадцев, сам распахнул ворота во двор, чтобы Ермек смог загнать «Москвичок».

А когда, завидев нас в окно, во двор вышли удивленные и обрадованные мать с отцом и младшая сестренка – визит мой был неожиданным, так как обычно я приезжал в деревню на выходные, – я картинно распахнул перед ними багажник легковушки и сказал:

– Вот, дорогие мои, привез вам в подарок высокопородную овцу, казахский меринос называется. Шерсти с нее тебе будет, мама, столько, что хватит на носки нам всем. И это… ягнят она вам исправно таскать будет.

– Хорошее дело, – довольно кивнула головой моя мама, большая любительница вязать. – Сколько уже говорю папе: давай овец снова заведем, так нет, не хочет возиться с ними. А чего там возиться: все лето в стаде будут, а на зиму сена им совсем немного надо…

– Бэээ! – впервые за эти часы подала свой голос, приподняв кудрявую голову из жестяного узилища, Бяшка. – Бээээ!

– Какая красивая! – ахнула сестренка. – Да выпустите же ее отсюда! А я пойду для нее в палисаднике свежей травки нарву…

Вот так Бяшка стала основоположницей нового небольшого бараньего коллектива в подворье моих родителей.

А мяса на мой день рождения отец и так добыл – когда это было проблемой в деревне?

Бани есть у всех народов. Ну, если не у всех, то многих. Но широко известны при этом в основном турецкие хамамы, финские сауны и русские бани. Нет, в обратном порядке, так будет справедливее. Что это такое – баня, нам доходчиво растолковывает все знающая Википедия: «Баня в русском понимании – помещение, оборудованное для теплого мытья человека (в технической форме парной бани) с одновременным действием воды и горячего воздуха (в турецких и римских банях) или воды и пара (в русской и финской бане). Часто в русское понятие бани вкладывается весь комплекс действий, осуществляемых человеком в жарких помещениях в лечебно-профилактических, реабилитационно-восстановительных, развлекательно-оздоровительных, культовых (ритуальных) и досуговых целях». Ну, а я бы сказал проще – баня это праздник для души и тела, и, полагаю, вряд ли кто возьмется оспаривать эту истину.

Я почему-то помню первые свои помывки в бане с возраста, когда мне было лет десять, пожалуй. Мы тогда уже жили в Пятерыжске, бывшем казачьем форпосте на Иртыше, коренные обитатели которого, естественно, знали толк в парных. У нас своей бани не было, и родители ходили с нами, детьми, к соседу через дорогу, трактористу Михаилу Петровичу Кутышеву. Как мы там мылись, как выглядела баня – почему-то не запомнилось. Может быть потому, что я еще толком не распознал этого «праздника для души и тела» и походы в баню для меня и моих братишек была чем-то вроде обязательной повинности. Не то, чтобы неприятной, но, на мой тогдашний взгляд, не особенно продуктивной. Поскольку потраченное на баню время можно было с большей пользой провести на улице, в играх со сверстниками.

А вот родители, особенно отец, всегда относились к банным дням с особым пиететом. И уже помытые, распаренные, со светящимися умиротворенными лицами, еще долго заседали после помывки за столом у Кутышевых, в центре которого сипел испускающий блики большой никелированный самовар. Но пили взрослые, конечно же, не только чай: родители обязательно несли с собой бутылочку и что-нибудь из своей закуски для общего стола. И такие послебанные посиделки затягивались не на один час.