Малиновое солнце клонилось к закату, окрашивая в дивные краски воды Днепра. Ветви калины, что добрые люди посадили у самого берега, свесились к самой воде и многочисленные плоды стали казаться, в этот миг, искорками раскаленного и уставшего, за день, светила. Казалось, что сейчас эти искорки коснуться воды и потухнут
.Но нет!,Прозрачные воды огненно-красной реки, бережно ласкали своими брызгами ягодки- солнышки и те уже просто слепили собравшихся на праздник сельчан, тихонько покачиваясь на не слабом ветерке…
Кто то из молодежи затянул песню.
Пасылала баба дзеда На луг за калінай:
– Не наламіш калінушкі, Ёй-богу, пакіну,
Пайшоў дзед, пайшоў вбрад, На луг за калінай;
Вузей дзедаву вадзіца Золіць спіну.
А вузей дзеду вадзіца
За пояс заходзіт, Сядзіць баба на бэрэжку,
Далей рукавадзіт:
– Ідзі, дзед, ідзі, дзед, На луг за калінай, —
Калі чырвонай не наламіш, Ёй-богу, пакіну.
Вузей дзедаву вадзіца Шыю золіць,
Сядзіць баба на бэрэжку, Далей пасылает:
– Ідзі, дзед, ідзі, дзед, На луг за калінай,
Калі чырвонай не наламіш, Ёй-богу, пакіну.
Она еще звучала, но послышался громкий девичий смех. Но его заглушил громкий голос пасечника:
Кто еще, друзи, медку не пробовал? Этим чудным вечером его не попробовать, грех тяжкий. Сладости в любви не знать молодым, а здоровья старикам. А медовухи, кто не опробует, то у того зимой лютой гореть будут ухи! Ибо поминать я буду этого неразумного до весны, так как он себе в самом необходимом отказал! В лекарстве для души!
Два молоденьких парубка тут же вскочили с травы и подбежав к пасечнику, потянулись к бутыли с парным напитком. Пасечник рассмеялся и пригрозил хлопцам: Душу лечить вам рано! Она к вас еще, что такэ разум не знает! Это дело мужей, да стариков! Вы, медку возьмите! Он как раз лучшее из всего, что в свете, для мозгов!
Вечерело очень быстро. Калина уже перестала слепить своими искрами, солнце почти скрылось за горизонт и только небо и река сохранили огненные краски, придавая празднику меда, что еще не думал завершаться, неповторимое обличье.
Кто то принялся разводить костры, кто то затянул новую песню. И снова раздался громкий девичий смех. Отведавшие меду, но не получившие медовухи, хлопцы подсели к ним и тоже запели:
Цёмная ночка, а дзе ж твая дочка,
Цёмная ночка, а дзе ж твая дочка.
Ой! – прервала песню самая бойкая из девиц, по имени Марыля: Дочка ночки- это ведьма! Да и песня ваша не для этого пиршества, хлопцы! Вы, что ж ее на Купала не наорались, когда Петро у моего батьки медовуху спер…
Парни, что то начали возражать, но Марыля переглянулась с подружкой Олесей и тихо спросила парней: А вот коли, вы и правду ведьму встретите… Что делать то будете?
Щось! Щось! Да кулачище свои покажу, крестом себя осеню, да и отвяжется карга старая.
Ну что, Марыля, вроде хлопцы то не из трусливых- рассмеялась теперь Олеся, стреляя глазами подруге- Значит есть кому до дома нас проводить.
Есть! Есть! – воскликнули хором Петро и Василий и поднявшись с уже мокрой от росы травы замерли в стойке, словно для танца, подставив девицам свои локотки..
Яркая луна, что сменила на небосводе солнце серебрила тихие волны большой реки и теперь уже не златом, а серебром отсвечивали мокрые ягодки калины, вокруг которых роились светлячки.
Народ еще вовсю гулял, шумно и весело отмечая начало поста, накушавшись и меда и медовухи, но Марылю ничто здесь не держало. Уж очень той хотелось до возвращения с пира домой отца вдоволь нацеловаться с Петром, в каком нибудь из стогов сена на поле, что как раз кончалось за ее хатой. А Олеся? Да куда она без подруженьки… И хоть Василий ей был не по нраву, да и молод еще для нее.. Всего то восемнадцать годков! А она то, даже не чета Марыли, которой столько же- девица в соку и кровь с молоком, коей двадцать пять годков… Да за ней, первой красавицей в селище, сам сын старосты ухлестывает! Но Марыля заводила и ей даже старшей подруге надлежало подчиняться
Девицы повели парней не короткой дорогой через овраг, а длинной через поле.
Видимо смелые парубки были не очень то расположены к разговорам и поэтому они шли молча, предпочитая слушать Марысю. Но когда уже и Олесе поднадоели ее бредни, по поводу всякой нечисти, то она как бы между прочим, чтобы только заткнуть рот подружке, вдруг еще раз спросила хлопцев: А все де! Что вы сделаете, если вдруг сейчас увидите ведьму.
Да, мы ее побьем! – ответил Петро и рассмеялся.
Две девушки и два парня поравнялись с тем местом, где поле местного помещика, как бы расходилось с полем помещика соседнего помещика, что был один одному братом. Марыля громко ойкнула и остановилась Петро замер..
Прямо на них вдруг двинулся стог сена со стороны поля не их хозяина. Василий громко закричал и теребя свой нательный крест помчался прямо на стог., словно Дон Кихот на мельницы. Марыля дико хохотала, а оробевший от страха Петр пытался прекратить ее безумие и тряс за плечи. Одна Олеся с выпученными глазами спокойно взирала происходящее, тихонько нашептывая нараспев вроде молитву, а вроде заклинание
Василий почти добежал до движущего стога, но из того раздался оглушительный свист. На чистом, звездном небе свернула молния, вслед за которой раздались раскаты грома.
Затем еще раз свернула молния и пронзила своей стрелой тело Василия. Тот рухнул замертво с размаху на землю. Светопреставление в этот же миг закончилось. Ясные звезды, словно дрожали от страха, в прозрачном воздухе. Немного правда потускнела полная луна, в которой Олеся увидела кровавые оттенки. С ней согласились и Марыля с Петром, вышедшие из оцепенения и все трое тихим шагом пошли к телу Василия. Прямо над их головами пронеслась небольшая стайка летучих мышей, а копна повернулась вокруг своей оси и заржала по лошадиному. В то же мгновение деревянное колесо от телеги, будто само выпрыгнуло из середины стога и покатились по полю в сторону дороги к их родному селищу, под неблагозвучным названием, Змеёвка.
Мертвый Василий лежал с перекошенным, от страха, лицом, сжимая в своем увесистом кулаке, расплавившийся, нательный крест.
Марыля, Олеся и Петро так и не дошли до него…
Когда колесо, выскочило из стога, обе девушки громко завизжали и бросились наутек. Петро поспешил за ними, считая себя единственным их защитником.
На берегу, где селяне отмечали Спас, уже никого не было. Дымились только кострища и задорная песня слышилась из глубины оврага: